Отечественная война 1812 года глазами современников

Троих — дядю Василья, няньку и кухарку, отправили с провизиею в тележке на пруд, называемый Балкан[125], и велели им там дожидаться нас. Сергий Ив<анов> взял на свое попечение двух детей — Олимпиаду и Федосью, у сестры был младенец Илья, а мне поручен мешок с нужными вещами. И мы уже были в готовности выходить из дома. Но Сергию Ив<анову> оказалась какая-то нужда сходить в церковь (мы его дожидались). По выходе оттуда он запер церковь и спешил домой, как вдруг набежали на него четыре поляка и окружили его с криком: а попе! попе! Он, чтобы вырваться от них, кинул им ключи от наружных замков церковных, а внутренний ключ удержал у себя. Поляки побежали с ключами к церкви, а Сергий Ив<анов> ушел на свой двор и запер ворота. Вбежал к нам бледный, как мертвец, и, задыхаясь, махая руками, едва мог промолвить: «Бегите, бегите!» Мы тут же все опрометью бросились чрез заднее крыльцо в сад и радовались, что успели укрыться от злодеев. Но при этой радостной мысли что ж случилось? Вдруг сестра среди сада всплеснула руками и, взглянув на церковь, бросилась назад, тихо сказав: «Ребенка-то я и забыла». Удивительно, как страх сильно овладел всеми чувствами матери, что и чадо свое забыла.

Мы восстенали от болезни сердечной и остановились, а минуты были самые критические, опасные, жизнь или смерть, потому что лай наших собак на дворе и стук на переднем крыльце давали нам знать, что поляки уже ломятся в сени, а бежать за ребенком не близко было: надо было пройти чрез крыльцо, в сени, кухню, переднюю, потом подняться по лестнице (ступеней 15) в мезонин и схватить забытого младенца. Но сестра не замедлила возвратиться с дитятею, чем нас успокоила и одушевила. Мы убежали в глубину соседнего сада, заросшего липами и вязами, и сели в беседке, близ пруда.

Между тем на паперти раздавался стук и гром. Поляки, отперши наружные замки у церкви, не могли отворить дверей, потому что они были заперты еще внутренним замком, от которого ключ им не дан был. Увидя, что они обмануты, в ярости и бешенстве бросились искать попа, перелезли через забор наш, ломились в сени, но везде было заперто. Я из любопытства остановился у забора и смотрел из-за угла, какое будет последствие этой тревоги. Поляки обежали вокруг нашего дома и с заднего крыльца вошли в дом, но везде было пусто. Собаки храбро защищали дом своего хозяина, но не устояли, бедные, завизжали от ударов сабли.

Я возвратился к своим в беседку, откуда, опасаясь преследования от врагов, мы удалились в каменный двухэтажный дом купца Калинина, куда со всех сторон сбегались несчастные, как в Ноев ковчег, от огненного наводнения. Нас препроводили в мезонин, откуда видна была вся окрестность, покрытая огненным потопом. Здесь предложили Сергию Ив<анову> снять с себя духовное одеяние, дабы не впасть в руки злодеев, которые преимущественно искали и ловили духовных, зная, что под их ведением хранились церковные сокровища. Сергий Ив<анов> принял совет и, надевая сюртук, горько заплакал, промолвя: «Вот уже 15 лет, как я сложил с себя это мирское платье, и теперь опять надеваю его. Буди воля Божия!»

Недолго мы тут сидели и еще не успели опомниться, как вдруг закричали нам снизу: «Спасайтесь, спасайтесь! Французы подъехали с фурою к дому и ломятся в ворота». Мы бросились на двор и побежали в противоположную сторону от ворот. С нами и перед нами бежавшие, оглядываясь назад, закричали: «Французы перелезли через забор, отворили ворота и въехали во двор».

Мы побежали скорее, от сего младенец на руках у сестры стал задыхаться. <…>

Лишь только мы выбрались со двора в переулок, тут встретили другую беду. Около 50 человек мужчин и женщин с детьми стояли на коленах; приклонили и мы колени пред французом, который гордо разъезжал с обнаженною саблею между рядами русских и требовал серебра: d'argent! d'argent!

Отсюда вышли на большую улицу и потянулись за народом, сами не зная куда. Наконец пришли на огород, среди коего стояла небольшая изба с одним окном, покрытая картофельной ботвою и огороженная с трех сторон, вместо забора, плетнем. Здесь-то мы решились укрыться от наступающей темной ночи и набегов неприятельских. Как в избе, так и около нее набралось уже много народу. Сергию Ив<анову> с семейством уступили место на лавке, а мне, за теснотою народа, досталось место на печи. Все сидели в темнице сей в великом страхе, с глубоким молчанием, как узники, ожидающие прибытия спекулатора[126].