Отечественная война 1812 года глазами современников

Сестра с голодным на руках ребенком беспрестанно озиралась и искала глазами отпущенных с съестным припасом. Как вдруг услышали мы из среды народа плачевный голос: «Батюшки — батюшка! матушка!» Мы оглянулись и увидели своих отпущенных с тележкой. Мы остановились, и они подошли к нам с плачем и жалобами: «Мы всю ночь искали вас и где-где ни были; так и положили, что вас уже нет на белом свете; и думали, либо вас убили, или вы сгорели». Собравшись вместе (числом девять человек), мы шли в каком-то чаду и сбивались с пути; густой дым, смрад и курево, носившиеся над пожарищем, душили нас и скрывали от глаз отдаленные предметы, так что дороги не видно было; все сплошь покрылось пеплом и сажею. «Сюда, сюда! — кричали нам со стороны. — Куда вы пошли, вот дорога-то!»

Наконец мы добрались до бани, расположились на двух полках и несколько успокоились, благодаря Бога, что укрыл нас от осенних холодных непогод и даровал убежище, соразмерное нашему семейству.

На другой день приходит к нам больной француз, бледный и изможденный. В руках у него был бурак и небольшой узелок. Он кинул это на пол и молча лег на полу в углу. По тесноте места, нами занимаемого, крайне не показался нам этот гость. Но сей пришлец прибыл к нам не без Промысла Божия. Впоследствии он оказался нашим хранителем и всех, проживающих в бане. Добродушная сестра Надежда Егор<овна> обращалась с больным не как с врагом, но как с членом своего семейства; подавала ему чай и снабжала пищею. Когда приходили к нам французы, то больной за оказываемые ему благодеяния защищал нас и не допускал их делать нам какие-либо обиды и похищения.

Неприятели, видя везде опустошение и не находя себе ни пищи, ни пристанища, почти ежедневно приходили к нам за добычею. Приход их мы узнавали по крику русских, сидевших на крыльце. (Между простонародьем разнеслось, будто бы французы глухи и немы.) Почему, когда они появлялись, им кричали изо всей силы: «Нет у нас ничего, у нас все обобрали!»

Наша престарелая нянька (70-ти <лет>), наскучив частыми приходами мародеров, ворчала про себя: «Тьфу, пропасть какая! Да это и в мор (в 71 году)[128] тише было и спокойнее. Бывало, сидишь дома у окна и ждешь воли Божией, или вы<й>дешь за ворота смотреть, как острожные возят в телегах мертвых. Прости, Господи! Точно черти из ада. Все в кожаных тюроках, намазанных дегтем, с длинными крючьями, которыми они таскали мертвых из домов, а живых они никого не трогали. А ныне не дадут тебе опомниться; лезут один за другим, последний кусок отымают. Что за беда такая! Не попусти им, Господи! Да придет время: отольются волку коровьи слезки».

По времени небольшой запас провизии стал у нас истощаться. Некоторые прихожане, по расположению к своему духовному отцу, приносили нам рыбы, икры, огурцов, но все это было обгорелое и закопченное. Крайнюю нужду стали терпеть в ржаном хлебе. Видя такое оскудение в жизненных потребностях, я, чтобы не отягощать более пищею своего благодетеля Сергия Ив<анова>, вознамерился удалиться из Москвы к родственнику за 70 верст, где уже проживали пятеро из нашего семейства. <…>

Сентября 13-го дня, на Воздвижение Креста, Сергий Ив<анов> отслужил у себя всенощную, а на другой день, 14-го числа, в поздний вечер я отправился от Спаса из Спасской в дальний путь с сельским дьячком. На дорогу мне дала сестра хлеба и пятиалтынный. Мы пошли прямо на почтамт. Тогда улицы и переулки от пожара исчезли, во все стороны простиралось чистое поле; только и береглись, чтобы не обрушиться в погреб или колодезь. От почтамта по валу пришли к Москве-реке на набережную. Во всю дорогу никто нам не встречался.

Подходя к Кремлю, увидели, что Кремлевский дворец внутри весь освещен был огнями, а внизу на набережной толпился народ, но не русский. Когда мы робко пробирались сквозь это сборище неприятелей, нас остановил поляк и стал обыскивать: у меня ничего не нашел, кроме хлеба за пазухой, но и тот ему не понадобился. Потом он указывал мне на дворец и как бы со со страхом повторял: «Наполеон! Наполеон!»

Освободившись от этих бродяг, мы пошли на Каменный мост. С моста посмотрел я на реку, которая от зарева, отражавшегося на поверхности воды, казалась как бы кровавою. За мостом вся дорога была устлана железными листами, свалившимися с крышек, которые гремели под ногами нашими и обличали наше путешествие. Далее пошли по Якиманке к Калужским воротам. По всей этой дороге во все стороны была необитаемая пустота и мертвая тишина. Вступили в Ризположенскую улицу, по обеим сторонам коей все дома уцелели от пожара. Здесь нас встретили собаки, которые с лаем и визгом стадами бегали по улице. Для предостережения себя от этих новых четвероногих неприятелей мы вооружились деревянными копьями, которые выдернули из палисада при домах.