Отечественная война 1812 года глазами современников

Московские ведомости. 1882. № 186. 7 июля. С. 4–5.

ЗА МОСКВОЙ

Ф. Ф. Исмайлов Из воспоминаний «Взгляд на собственную прошедшую жизнь»

В Двенадцатом году, когда в Москве, при вторжении Наполеона I в пределы России, все пришло в судорожное движение, приуныла и Славяно-греко-латинская академия. Это был ее предсмертный час. С самой весны, по мере того, как приближался неприятель, учение и надзор слабели, классы пустели, учителя не занимались, думая о себе, опускали свои часы; начальники-монахи недоумевали, что делать с академией) и что будет с ними.

В Москве вербовались полки из охотников. Многие ученики и студенты бросились в военную службу и нарядились уже в мундиры, гусарские и уланские. Чуть было не соблазнился и я. <…> Почему не стать за Отечество, где у меня столько драгоценного? Никто мне на это не возразил, кроме одного задушевного друга, и то не словами, а слезою, предвестницею нашей разлуки; и я непременно бы ушел или в кавалеристы, или в ополчение, если б сильный в свое время митрополит Платон, управлявший тогда Московской епархиею, не сделал вскоре распоряжения, по которому вербовать учащихся в духовных училищах строго было воспрещено.

В августе московские жители стали выезжать <…>; я остался без дела, мрачный и грустный, как осенняя ночь. Сборы в присутственных местах, вывоз казенного имущества, гонение от черни иностранцев, неприятные афишки[132] и другого рода тревоги, например, толки, что Наполеон — антихрист[133], что он печатает пленных звериной печатью, выжигая знаки на теле, и проч., — все это как тяжелым камнем давило мой дух.

Отец мой выезжать и не думал: «Что мне, старику, сделают французы, и как я оставлю церковь? (Он был священник.) Грех пред Богом!» — вот его ответы на все убеждения выехать и нас вывезти. Старшая сестра, которая была правой рукою отца, решилась было с ним остаться; младшие сестры, замужние, собрались, и как их мужьям нельзя было выехать, то упросили меня и одного родственника, такого же, постарее меня годом, школьника, проводить их.

26 августа, в день Бородинской битвы, вечером, выехал я с сестрами на трех, нагруженных их имением подводах по Троицкой дороге, чрез Александров, во Владимирскую губернию к Юрьеву-Польскому. В Красном Селе, в двух верстах от Юрьева, находился отец старшего из моих зятьев священником, человек семейный, но зажиточный. У него предположено было остановиться на время и выждать дальнейшего хода военных действий, и мы остановились, приехав в 30-й день августа.

Как я и товарищ мой ехали только проводить, оставив в Москве один отца, а другой мать, то в следующий же день отправили нас тем же путем обратно. Доехав до Сергиева Посада и не имея при себе никаких видов, мы побоялись ехать далее, потому что крестьяне подмосковных селений так же, как и простой народ в Москве, подозревали французов, что они рассылают шпионов, и раздраженные против врага, хватали подозрительных им людей, водили их на расправу и били.

Дорогою мы слышали еще, что какой-то ученик Троицкой семинарии, проходя одной деревнею, принят был мужиками за шпиона; его схватили и с толчками привели в сборную избу. На вопрос: кто такой? — приведенный замялся, сначала назвал себя студентом, потом семинаристом, но ничем не мог доказать своего звания. «А! Это хранчуский фискала, — закричали мужики, — связать его и представить к начальству», — и связали бы непременно, если бы сотскому, который был поумнее, не попало в голову, как выведать правду. «Стой, ребята! — закричал сотский. — Коли не фискала, а семинарист, так он, чай, зна<е>т Богородицу, — и, обратившись к ученику, сказал: — Читай Богородицу!» Разумеется, семинарист знал молитву Богородице Дево, прочитал и таким образом избавился от беды.

Боязнь быть схваченными, подобно троицкому семинаристу, заставила нас явиться к ректору Троицкой семинарии и просить, нельзя ли выдать нам билеты, какие обыкновенно выдавались ученикам и студентам во время отпусков. Ректор, родственник одного из моих зятьев, знал и мог бы снабдить нас видами, но не решился, по причине носившихся неблагоприятных слухов, и уговорил пробыть у него до другого дня, то есть до 3-го числа сентября, опасаясь отпустить нас, чтобы не попали как на неприятеля.

Действительно, вестей, что делается в Москве, приходило много; народ толпами тянулся к Троице, но никто ничего не мог сказать определенного: одни говорили, что видели наши войска и по сю сторону Москвы, другие — что французы уже в Москве, третьи — что вошли в Москву не французы, а англичане, на помощь. Москвичи и жители подмосковные наполнили весь <Сергиев> Посад; мы искали попутчиков в Москву, но никто не вызывался; все направлялись далее, по Ярославскому тракту, шли и ехали всю ночь. Одним и без видов, как пуститься к Москве? Почему и решились мы ночевать у ректора, как он нам советовал или приказывал.