Отечественная война 1812 года глазами современников

1812 год, достопамятный для всякого русского как година тяжкого искушения любезного Отечества нашего, памятен особенно для нас, жителей богоспасаемого города Владимира, отрадным среди военных тревог событием. В этом году Божия Матерь в честной и чудотворной своей иконе Владимирской — той самой, которая со дней святого князя Андрея Боголюбского до 1395 года находилась в здешнем кафедральном соборе и отсюда, по повелению великого князя Василия Дмитриевича, перенесена в Москву для защиты ее от нашествия Тамерлана, — неожиданно посетила и утешила нас, находившихся в опасности от угрожавшего нам нашествия галлов.

По премудрому и всеблагому промыслу Господа Бога, милостивно призревшего на скорбь нашу, это совершилось таким образом: Наполеон, грозный завоеватель, по взятии Смоленска, несмотря на кровопролитнейшую битву на поле Бородинском, где русские показали, что в состоянии бороться с сильным и многочисленным неприятелем, не остановился в своем стремлении на Москву; пополнив армию запасными войсками, двинулся к столице. Москва, воодушевляемая своим энергичным градоначальником графом Ростопчиным, бодрствовала и собиралась шапками закидать врага на Воробьевых горах — предместии столицы со стороны Смоленска. Но государь император Александр I, скрепя свое любвеобильное сердце, решил уступить Москву без бою, дабы, сберегши войско, после восторжествовать над врагом. Посему дал, кому следовало, тайное повеление — вывезти из Москвы все драгоценности церковные и государственные. Вследствие сего Московский викарий епископ Августин[135], отправивши предварительно сокровища ризницы Патриаршей и Соборной в Вологду, сам в ночи на роковое для Москвы 2-е число сентября, взявши с собою чудотворные иконы Богоматери Владимирскую и Иверскую, отправился во Владимир.

Владимирский епископ преосвященный Ксенофонт принял гостя с искренним усердием, предложил ему квартиру в Рождественском монастыре, что с 1744 года Архиерейский дом, и упросил его здесь остаться со святыми иконами Богоматери до 8 сентября[136]. В этот день — день храмового праздника в Рождественском монастыре — преосвященный Ксенофонт по прибытии обычного крестного хода из кафедрального собора взял с согласия преосвященного Августина святые иконы — Владимирскую и Иверскую, и купно с оными новый крестный ход совершил около кремля по валу, как это здесь бывает в день Преполовения праздника Пятидесятницы. В крестном ходу были все почти владимирцы, и притом стекшиеся на праздник в великом количестве жители окрестных селений. Сопровождая крестный ход, все с глубоким умилением возносили теплые молитвы ко Всевышнему Богу и Пресвятой Деве Богородице о спасении своем и всея России от сильного и коварного врага, находившегося уже в древней столице. Сколько горячих слез пролито! Сколько глубоких вздохов исторглось из сокрушенных и умиленных сердец во время духовной процессии, продолжавшейся около часа! Возвратясь, преосвященный Ксенофонт совершил божественную литургию в праздничном храме с избранным духовенством; и преосвященный Августин слушал литургию.

Богомольцы не вмещались во храме; большая часть из них стояла вне храма; даже весь монастырь наполнен был народом, который, как выше помянуто, собрался в праздник из разных селений. По выходе из церкви архиереи, благословляя народ на обе стороны, едва протеснились до своих келий. Проводя архиереев, народ обратился в церковь и наперерыв прикладывался к святым иконам Богоматери, которые оставлены были там до самой вечерни. После оной взяты в келии архиерейские и уложены в дорожные кивоты.

Утром 10 сентября преосвященный Августин отправился в Муром и проживал там в Благовещенском монастыре до освобождения Москвы от французов. Мы же, воодушевившись посещением Божией Матери, всемощной Заступницы рода христианского, бодрствовали и продолжали молиться, не теряя надежды на свою безопасность. Грозный враг не двигался сюда из Москвы, нога его не касалась пределов нашей губернии. Только раз ложный слух о приближении французов к Покровскому уезду нарушил наше спокойствие. На 25-е число сентября всю ночь бодрствовали мы, полагая, что вот сейчас зажгут город, дабы не доставался врагу. Впрочем, губернатор и архиерей немедленно отправили в Покров курьеров — разведать обстоятельно случившееся. Наутро же привезено известие, что причиною ложного слуха была напрасная тревога передового отряда ополченцев, кои, услышав ночью какой-то треск в лесу, подумали, что идут французы. На поверке оказалось, что треск произведен бродившим тут домашним скотом. Возвратившийся курьер, к большой отраде нашей, прибавил, что шедшие было к нашей границе партизаны французские наскоро отозваны в Москву. Услышав это, отложили мы дальнейший страх, усугубили свои молитвы о спасении и освобождении первопрестольной столицы нашей и других плененных врагом городов.