Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том II

Указывая на последние прения в английском парламенте, как на доказательство, что на мир с Англией рассчитывать нельзя, Наполеон предлагал приступить к «великим и обширным мероприятиям», так как это единственное средство упрочить мир. Первый совет царю — расширить свои владения в сторону Швеции, отдалить шведов от столицы. Второй — поход на Индию. «Пятидесятитысячная армия, состоящая из русских, из французов, может быть, отчасти из австрийцев направилась бы из Константинополя в Азию; она не достигла бы еще Евфрата, как Англия задрожала бы и пала бы на колени пред державами континента. Я твердо стою в Далмации, вы — на Дунае. Через месяц после того, как мы сговорились бы, наша армия могла бы быть на Босфоре. Этот удар отозвался бы в Индии, и Англия покорилась бы. Я готов пойти на всякое предварительное соглашение, необходимое для достижения такой великой цели. Но взаимные интересы России и Франции должны быть обсуждены и уравновешены». Наполеон предлагал или личное свидание, или обсуждение в Петербурге между Коленкуром и Румянцевым, а в Париж для переговоров с Шампаньи просил прислать уполномоченного, который бы держался системы франко-русского союза; Толстой «предубежден против Франции, не доверяет ей» и, главное, «не стоит на высоте тильзитских событий». Каждое слово в этом письме, внешне таком искреннем и воодушевленном, обдумано и взвешено. За каждой фразой скрывается задняя мысль. Состав армии: эта добавка австрийцев, конечно, показывает нам, знающим, что говорил Наполеон Меттерниху за несколько дней до письма, заранее обдуманное намерение противопоставить австрийские интересы русским на случай, если бы пришлось, действительно, давать что-либо России. И это так и было. Талейран предлагал в это время Австрии принять участие в разделе, указывал ей на Боснию и Болгарию. «Поход из Константинополя»: ясно, что речь идет о войне с Турцией; «через месяц после соглашения мы на Босфоре»: ясно, что занятие Константинополя — это раздел Турции, но, если раньше план раздела намечался хотя в общих лишь чертах и для отдаленного будущего, тут ни слова об этом; «мы» на Босфоре, но не Россия, «мы» пойдем из Константинополя, но кто там останется? Как будут «уравновешены» интересы России и Франции? Ни намека. Самое же характерное в этом замечательном документе, это — полное умолчание как о Силезии, так и о княжествах. Через 3 дня Наполеон обсуждал вопрос с Толстым; эта беседа имеет значение исчерпывающего комментария к письму.

«Дать вам Молдавию и Валахию значит слишком усилить ваше влияние, привести вас в прочную связь с сербами… с черногорцами, греками… Я понимаю желание императора Александра иметь дунайские княжества, потому что тогда Россия будет повелевать на Черном море; но если вы хотите, чтобы я пожертвовал своим союзником, справедливость требует, чтобы и вы пожертвовали своим»… Александр не знал об этом, когда говорил Коленкуру: «Я в восторге, что о Силезии больше нет речи. Император не упоминает об этом вопросе». Вместо того, чтобы «покончить на чем-нибудь», — а это было необходимо, уже возникало охлаждение — Наполеон решил бросить Александру ту же давнюю приманку, которую закидывал, более искренно, в 1801 году, и которой воспользовался в Тильзите. Он не имел в виду, действительно, предпринять в этот момент что-нибудь решительное вместе с Александром. Между тем уже начиналась война с Испанией.

Наполеон опасался, что завоевание Испании, которое он считал легким и недолгим делом, даст предлог России потребовать еще большего на Балканском полуострове; с этой, между прочим, целью он отвлекал внимание Александра на Скандинавский полуостров[39].

Граф Н. М. Каменский (И. Григорьев)

Почему же Александр, человек «недоверчивый и только наружно откровенный, как все люди с слабым характером»[40], сразу уверовал и воодушевился? Были, наконец, произнесены заветные слова: