Отечество без отцов

Неподалеку от одного из колхозов несколько дней назад погибли одиннадцать немецких солдат. Их имена я читаю на деревянных крестах. Самому младшему из них было 19 лет. Один из погибших был лейтенантом, такого же возраста, как и я. Другой был унтер-офицером, ему исполнилось 29 лет. На стальной каске до сих пор еще видны остатки мозга и черепных костей. Всего за четыре часа нашего марша я насчитал тридцать одну геройскую могилу. Фельдфебель Раймерс сказал, что впереди лежат двести раненых немецких солдат, из-за распутицы пока нет возможности доставить их в госпиталь.

Гром орудий становится все ближе. По левую руку на холме мы наблюдаем разрывы снарядов русской артиллерии. Если летом в воздухе господствовали немецкие самолеты, то сейчас более активно действуют русские летчики. Мы вынуждены иной раз стремглав нестись в лес и возвращаться затем оттуда по уши в грязи.

Наконец-то наступил день, когда пред нашими очами предстали церковные купола Москвы. После долгого марша по безотрадной, пустынной стране они возникли перед нами подобно дивному Иерусалиму. Мы наставили наши пушки на этот прекрасный город, но выстрелы не потребовались, поскольку царь не удосужился оставить войска для его обороны. Поэтому 15 сентября в хорошую погоду мы мирно вошли в него, но пришли в ужас, когда убедились воочию, насколько он стал безлюдным.

Дневник вестфальца, 1812 год

В Подвангене близился вечер. У опушки леса они собирали в корзины последнюю картошку и ссыпали ее в крытую телегу. Горела подожженная картофельная ботва, дым от нее низко стелился над полем и не хотел улетучиваться. Пришел дедушка Вильгельм, чтобы помочь разогнать дымовое облако над картофельным полем. Он стал сортировать желтые клубни и предложил отбирать маленькие картофелины на прокорм свиньям, а крупные складывать в отдельный мешок, чтобы затем из всего этого можно было бы гнать картофельную самогонку.

Вернувшись в деревню, они услышали ружейные выстрелы. Это могло означать, что на башне помещичьего дома был поднят флаг. Должно быть, произошло что-то грандиозное, может быть, закончилась война. От фюрера можно было ожидать подобного: четыре недели было потрачено на Польшу, шесть недель — на Францию и вот теперь двенадцать недель — на Россию.

Матушке Берте до этого не было дела. Она прибиралась в доме, накрывала стол к ужину, резала картошку на сковородку, добавляла туда ломтики сала и помешивала суп с клецками.

В это время раздался стук в дверь. На пороге стояла соседская девушка, несколько смущенная, как сразу же заметила матушка Берта. Она вытерла руки о фартук, прежде чем позволила девушке войти в дом.

— Он написал мне, — сказала Эрика и достала из-за выреза блузки листок бумаги.

— Мне он тоже написал, — ответила матушка Берта.

Они уселись на кухонную скамью и показали друг другу письма, следя при этом краем глаза за картошкой, шипевшей на сковородке, и за супом с клецками, покрывающимся пузырьками.

— Вы знаете друг друга с рождения, — сказала мать. — Потому пусть так и будет.

— Моя мама такого же мнения, — ответила девушка. — У нее осталось прекрасное платье еще с прошлых мирных времен, она хочет отдать его в переделку, чтобы оно мне сгодилось.

— До Рождества все должно закончиться, так нам обещано, — заявила матушка Берта. — Можете праздновать свадьбу после двенадцатого числа, чтобы не было никакой напасти. Роберту хотелось бы столь же большого праздника, как и в мирное время. Захариас будет играть, ну и танцы он хотел бы непременно устроить.

Пока они все это обсуждали, во двор с грохотом въехала телега с картофелем. Дорхен вбежала в дом и показала руки, черные от картошки. Обе девушки засмеялись, как будто они уже знали обо всем.