Отечество. Дым. Эмиграция. Книга 1. Русские поэты и писатели вне России

Над пошлостью житейскою труня,
Незлобливость и скромность сохраняя,
Посильно он рассказывал о быте…

Добавим, что при этом Потемкин умело соединял сатиру с лирикой, выявляя трогательное и забавное.

В «Кафе де Пари» за столиком
Сидели три дамы из «Ямы»,
У одной шляпка была с кроликом,
У другой было боа роликом,
А третья была – алкоголиком…

На царский манифест о гражданских свободах Потемкин откликнулся так:

Однажды нам была дарована Свобода,
Но, к сожалению, такого рода,
Что в тот же миг куда-то затерялась…
Тебе, читатель мой, она не попадалась?..

А когда пришла свобода, то она оказалась вовсе не свободой духа, а свободой грабить и убивать, и поэтому Потемкин Октябрьскую революцию не поддержал. В ноябре 1920 года он вместе с женой, актрисой Евгенией Хованской, эмигрировал: из Одессы уехал в Бессарабию, переплыл на лодке Днестр, затем переехал в Чехословакию и жил в Праге. Если в Петербурге в 1912 году вышла книга Потемкина «Герань», то в 1923-м в Берлине уже иная – «Отцветшая герань».

Сердцу мило то, чего не будет,
То, что было – русская герань.

Герань как символ красоты, народной эстетики, национального уклада. В «Отцветшей герани» Потемкин буквально смаковал каждую деталь прошлого, романтизировал милый его сердцу петербургский и провинциальный быт. Именно алая герань, а не чайные розы, маргаритки и Виктория регия, которые воспевал Игорь Северянин…

И «Герань» осталась в прошлом, и кафе «Бродячая собака», и театр «Летучая мышь», и «Кривое зеркало», в которых Потемкин был одним из руководителей и исполнителей: писал тексты, играл роли, искусно танцевал, – всё это ушло и кануло.

В эмиграции Потемкин писал другие вещи, например создал цикл стихов «ЧеКа», посвященных расстрелянному Гумилеву, с которым его связывала многолетняя дружба. И строки про Ленина:

Мне поспеть бы в этот номер
Сдать одну из жгучих тем:
Вы слыхали? – Ленин помер!
И на этот раз совсем…

В 1924 году Потемкин переехал в Париж. Что-то печатал, ставил в эмигрантских театрах, но все равно жизнь была трудной и горестной.

Что подперла
Лицо рукою?
Глаза подвела
Зеленой тоскою?.. —

это поэт от имени бедняги-женщины. И от себя:

Ну да, живу. По капле дни
Текут в бадью пустой надежды.
И нету праздничной одежды
Для тех, кто, как и мы, одни.
Есть солнце, но оно не наше,
Есть ветер, но не ласков он.
Один охрипший граммофон
Кудахчет, и под скрип и стон
Вся жизнь вокруг руками машет.

Последнее лето своей жизни провел в Венеции, где снимался как актер в эпизодической роли, да еще на площади Сан-Марко поставил настоящий венецианский карнавал. Вернулся в Париж и впервые после скитаний приобрел новую квартирку вблизи Венсенского леса. Но пожить в ней практически не пришлось. Заболел гриппом и через два дня, 21 октября 1926 года, умер после сильного сердечного приступа.

Судьба отвела Петру Потемкину лишь 40 лет жизни. Прах его покоится в склепе Тургеневского общества на кладбище Пер-Лашез.

И в завершение. Владимир Пяст отмечал природный версификаторский талант Потемкина: «Виртуоз стихов он был замечательный». Таких похвал Потемкин удостаивался от многих признанных знатоков. А вот не достигший популярности и отвергнутый в «Сатириконе» поэт Сергей Бобров терпеть не мог успешного Потемкина. В письме к Андрею Белому он не раз ссылался на Потемкина, в частности на поэму «Ее венки» в журнале «Золотое руно» (1909): «От чтений оной поэмы прямо можно в ужас притти!.. Черт знает что! Прямо не знаешь, что на это сказать, что возразить. И это печатается в одном номере с тончайшими рисунками Врубеля…».

Когда вышла «Антология» в издательстве «Мусагет» в 1911 году и рецензия на нее Сергея Городецкого «Пир поэтов», то Бобров, не приглашенный на пир, отчаянно жаловался Андрею Белому: «Дорогой Борис Николаевич!.. Тяжело мне: зачем там этот гаер Потемкин?..»

Итак, Потемкин – виртуоз стиха или только гаер? Слово ныне совсем неупотребительное, старинное и означающее «балаганный шут».

Нет, он не был шутом. Может быть, прав Николай Оцуп, который сказал о Потемкине: «Этот поэт до конца дней оставался чуть-чуть дилетантом». Но при этом сам по себе был «живым очарованием».