Вернувшись однажды вечером к себе в спальню, он не сумел зажечь свет. Пришлось, чертыхнувшись, взять стоящую на ночном столике свечу. В ее неверном, пляшущем свете Николай Федорович увидел, что в его постели кто-то лежит, укрывшись с головой.
«Наташа?» – удивился он, но это было невозможно, он только что вышел из ее комнаты, оставив жену там. Прибежать сюда раньше него и улечься она не смогла бы, да и не стала бы этого делать. Да и кто бы стал?
Фигура на кровати зашевелилась, одеяло поползло к ногам лежащего (или лежащей), словно кто-то потянул его, и спустя мгновение Николай Федорович увидел лицо.
Дорого дал бы он, чтобы это зрелище стерлось из памяти, но понимал, что до смертного часа не забыть ему того, что открылось его взору.
В кровати лежала его жена. Не Наташа – первая супруга, Агафья, умершая много лет назад. На ней была любимая ночная рубашка, белая, с мягкими кружевами у ворота, и чепец. Длинные каштановые волосы, которые припорошила ранняя седина, змеились по плечам. Белое лицо с посиневшими губами было застывшим, окаменевшим – ни следа той мягкости, которая была свойственна жене при жизни. Круглые глаза, почти лишенные ресниц, смотрели строго, даже зло.
Петровский покачнулся, точно ему дали оплеуху. Свеча задрожала в руке, тени бесформенными кляксами заметались по стенам.
«Как?» – хотел произнести он.
– Это не твой дом, – проговорила покойница, с трудом разлепив губы.
В ту же секунду лицо ее начало оплывать, таять, как горячий свечной воск. Кожа перчаткой сползала с него, глаза вывалились на щеки.
Петровский завопил, не сумев сдержаться, слепо оглядываясь по сторонам, не узнавая места, где находился. На крики его никто не прибежал, как будто дом внезапно опустел… а может, так оно и было?
Мертвая женщина в его постели уже ничем не напоминала Агафью – в ней вообще не было ничего человеческого: скрюченное, усохшее тело, шишковатый череп, когтистые руки, похожие на птичьи лапы… Существо завозилось, выбираясь из кровати, и Петровский, понимая, что оно сейчас приблизится к нему, заскулил от ужаса, как дворовая собачонка.
«Это оно было там, в подвале», – пришло ему на ум, и в ту же секунду Николай Федорович впервые в жизни повалился на пол без сознания.
Очнулся утром, когда в спальню сквозь зашторенные окна лился серый рассвет. Кто-то негромко постучал в дверь и деликатно покашлял. Петровский поглядел на часы: без четверти семь. Обычно в это время он уже спускался к завтраку, полностью одетый, чтобы ехать в контору.
На полу, возле кровати, он, по всей видимости, пролежал всю ночь. Но самым ужасным во всем этом было не то, что на затылке вскочила шишка, он промерз на студеном полу, а спина отозвалась болью на попытку пошевелиться и встать. Хуже всего было то, что на этот раз убедить себя в том, что ему лишь померещилось, не вышло.
Мертвая Агафья и то существо, в которое она превратилось, теперь всегда оставалось с ним, куда бы Петровский ни шел, о чем бы ни думал. Он боялся засыпать, боялся открывать глаза поутру, чтобы не увидеть кого-то рядом, боялся шагов за дверью и голосов, которые раздавались в ночи, как ни затыкай уши.
Петровский дом был буквально набит призраками, потусторонними сущностями, как кадушка – солеными огурцами, и они в любой момент могли выскочить из-за угла, подкараулить, наброситься.
Дальнейшие события только усугубляли угрожающую обстановку: повальное увольнение слуг, исчезновение Маши, слухи, которые ползли по городу. Можно было признать правоту Наташи и попросту уехать, но Петровский не мог сдаться на милость дома – собственного дома! Не мог позволить этого не только из-за склада характера. Побег означал бы окончательное и бесповоротное признание того, что призраки, ожившие мертвецы и прочие невозможные вещи в самом деле существуют, они реальны и могут догнать его, куда бы он ни попытался скрыться.
Как жить с этим новым знанием, Петровский пока не знал и отчаянно пытался придумать, что делать, как поступить. Он действовал в двух противоположных направлениях: пытался удержаться в рамках реальности, вести обычную жизнь, делая вид, что ничего не происходит, ни с кем не делясь своими страхами, уговаривая себя, что физически навредить ему и его жене
Николай Федорович знал, что построил дом на необычном месте: больница здесь стояла с незапамятных времен. Изначально идея была благотворительная: бедняков должны были лечить бесплатно, а лечением занимались лучшие медики. Какое-то время так и было, больница считалась одним из самых уважаемых медучреждений города, врачи тут, действительно, работали с полной отдачей и по зову сердца.
Однако после эпидемии тифа, когда пациенты из низшего сословия умирали десятками сотен, что-то изменилось. Постепенно поползли слухи, что больных здесь не столько лечат, сколько убивают, проводя над ними бесчеловечные опыты, что доктора используют пациентов, нарочно заражают смертельными болезнями, чтобы после проверять методики лечения…