Была ли в этом хоть какая-то доля истины, сказать невозможно. Но то, что больница зачахла, условия содержания пациентов становились все хуже, а хорошие врачи не желали практиковать в этой клинике, было бесспорно. Потом приключился пожар, одно крыло сгорело, и вскоре лечебницу закрыли.
Правда, несколько лет назад городские власти стали задумываться о том, чтобы открыть больницу заново – восстановить, вернуть былую славу, пригласить докторов. Писались проекты, обговаривались детали, в городской газете даже вышла статья известного профессора, который настаивал на необходимости создания лечебницы для нужд города.
А потом Николай Федорович случайно, по каким-то делам проезжая у подножия холма, на котором ветшали печальные руины лечебницы, велел вознице остановиться и поднялся наверх. А глянув оттуда на город, решил, что хочет жить в этом месте и каждый день любоваться чудным видом.
Потом были переговоры, вопросы, приватные беседы с отцами города. Тот самый профессор, узнав о готовящейся сделке по продаже земли Петровскому для строительства дома, писал Николаю Федоровичу гневные письма, а потом заявился к нему лично.
– В этом месте, в этом здании исторически располагалась клиника! Здание специально спроектировано под нужны медицинского учреждения, – сверкая очками, говорил он. – Да, потребуется реставрация, но это дело менее затратное, чем строительство! К тому же место привычное, что удобно для всех – докторов, персонала, пациентов. Теперь же, по вашей милости, если клинику и решат строить, в чем я сомневаюсь, это случится очень нескоро! – Профессор брызгал слюной и махал перед носом Петровского указательным пальцем. – Имейте в виду, если город останется без больницы для неимущих, это будет на вашей совести!
Доктора Николай Федорович велел спровадить, место купил, как и собирался, старое здание снес и построил новое – он всегда поступал в соответствии с принятым однажды решением. Сейчас, конечно, сильно сожалел об этом, часто вспоминая слова профессора, но сделанного не воротишь.
Можно ли как-то исправить содеянное: сделать крупное пожертвование в пользу строительства новой больницы (профессор был прав, оно так и не началось), возвести церковь, пригласить священника освятить дом?
Петровский был рад приезду сына еще по одной причине: он собирался обсудить происходящее с ним, чтобы принять решение. Отец и сын были разными: Дмитрий, человек гуманитарного склада, наделенный богатым воображением, мог помочь разобраться в происходящем.
Говорить обо всем с чужим, не членом семьи, пусть даже с другом, Николай Фёдорович не стал бы, как не мог поговорить откровенно и с обожаемой женой – ведь она была женщиной, существом чересчур подверженным эмоциям.
То, что Дмитрию не следовало приезжать, Петровский осознал слишком поздно…
Когда Наталья устроила безобразную сцену в гостиной, Николая Фёдоровича раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, он отлично понимал, что Наташа не виновата, она лишь в неподходящий момент увидела что-то такое, чем был переполнен этот дом, – одного из жутких монстров-обитателей. Ему было жаль Наталью, она переживала абсолютно искренне и плакала так горько.
Но, с другой стороны, Петровский злился на жену. У него был собственный план, который она едва не испортила. Николай Федорович боялся оттолкнуть сына – ему было важно возобновить общение, продолжить прерванный однажды диалог, вызвать доверие Дмитрия.
Помирившись с ним, покинув комнату Натальи, Петровский пришел к себе, налил коньяку и долго стоял с бокалом в руке, глядя на парк, не подозревая о том, что и сын его точно так же стоял, смотрел…
Унылая картина нагоняла тоску, и Николай Федорович чувствовал себя одиноким, как никогда в жизни. А еще – запертым в ловушке.
«Николаша, прости, но ты ведешь себя как кретин», – голос дядюшки прозвучал в голове так отчетливо, словно тот был рядом, в комнате.
Петровский вздрогнул и не удержался от того, чтобы оглядеться: в доме оживали невероятные фантазии, а человек, умерший много лет назад, мог явиться из небытия.
Однако в комнате был только он один. На этот раз никакой мистики: Петровский слышал лишь внутренний голос. И голос этот был прав. Не желая покидать дом, Николай Федорович полагал, что борется, проявляет силу.
Но разве сила в том, чтобы отрицать очевидное? Не верить своим глазам? Лгать жене? Упрямство – достоинство ослов, как же это верно! Петровский выплеснул остатки коньяка в камин, и пламя вспыхнуло, заметалось оранжевыми языками, рассыпалось сверкающими искрами.
Проклятый дом был опасен, все кругом знали это, и он знал, хотя и не признавался себе. Но сейчас понимал это со всей очевидностью – как понимал и то, что самые близкие, любимые люди отделены от него враждебными стенами.
– Уезжать! Немедленно! – решительно проговорил Петровский.
Ему, Наташе, Дмитрию, слугам – всем следует немедленно покинуть дом. Объяснения, разговоры и обсуждения – после.
Позволив себе принять решение, Петровский ощутил облегчение: сжатая пружина внутри него ослабла, и он, впервые за долгое время, сумел вдохнуть полной грудью.