Отель последней надежды

— Водители все в разгоне, американцы сегодня стекла завозят, их прилетело еще человек пятьдесят! Так что давай спускайся, я жду!

— Хорошо, хорошо, — быстро сказала Надежда. — Сейчас.

Она сунула телефон в сумку, и он тут же снова затрезвонил. Звонила Люба Глущенко, дежурный портье. Ну, теперь пойдут бесконечные звонки!

Надежда снова выхватила трубку, выпалила быстро:

— Люба, я все знаю, перезвоню!

Выключила звук у телефона и вернулась в комнату.

— Марья Максимовна, мне нужно ехать. У нас в отеле беда, уборщица почему-то умерла, да еще прямо на рабочем месте!

— Старая? — осведомилась Марья Максимовна.

— Да нет, совсем не старая. Лет сорок пять.

— Алкоголичка?

Надежда пожала плечами:

— Выпивала, да.

— Тогда туда ей и дорога, — заключила соседка. — Терпеть не могу пьющих женщин!

— Она несчастная была, — сказала Надежда. — И сын у нее хороший, Витюшка или Виталик. Учится хорошо. Когда он в гостиницу приходит, наша главная кондитерша Эльвира Александровна все его пирогами кормит…

— О нем позаботится государство, — равнодушно процедила Марья Максимовна. — Или уборщицы находятся в вашем ведомстве, Надежда? И вы теперь должны беспокоиться о ее сыне?

— Уборщицы, — не без злорадства объявила Надежда, — в ведомстве Лидии Арсеньевны Арсентьевой. Это персонал, а всем персоналом у нас заведует она!..

— Значит, она и позаботится о покойной. А вам спешить некуда.

— Мне все же лучше пойти. Я и так на плохом счету! После визита в мою квартиру полковника Уолша.

— Если это так необходимо, я вас не задерживаю, — торжественно провозгласила Марья Максимовна. — И жду на кофе, обязательно, когда вам не нужно будет за стойку к восьми утра.

— За какую стойку? — не поняла Надежда.

— Разве портье не стоит за стойкой?

— У наших портье конторки. — Надя едва удержалась, чтобы не добавить, что конторки антикварные, красного дерева, а не пластмассовые или фанерные! — И я — нет, не стою. Я давно уже начальник службы и сижу в кабинете. Хотя иногда я бываю за стойкой, когда девочек не хватает или большой заезд. И это самая лучшая и самая интересная работа на свете! Когда приезжают люди, и ты селишь их в просторные, чистые и уютные комнаты! И подписываешь им карточки, в которых говорится, что отель очень рад тому, что они приехали! А они читают и радуются!

Соседка помолчала.

— Возможно. Все возможно. И все же не бросайте где ни попадя сумку с ключами! Погодите! У вас же ее отобрали! Может быть, и отобрали именно затем, чтобы вытащить ключи?!

Надежда подумала немного.

— Да нет. Они не успели. Дэн догнал их очень быстро, и этими ключами я потом открывала свою дверь.

— Возможно, — опять повторила соседка. — Ну, отправляйтесь, отправляйтесь, я же вижу, что вы нервничаете!

Надежда даже не стала ждать лифт, скатилась по лестнице, хотя в старинном парадном были высокие пролеты. Высокие и широкие, как в Смольном. Маленькой Надежда садилась на широкие, отполированные тысячами рук перила и катилась один пролет.

Потом кричала: «Э-эх!» — спрыгивала, перебегала площадку и следующий пролет опять ехала верхом.

Если Марья Максимовна — в широком светлом пальто, даже летом, в затейливой шляпке — ловила ее за этим занятием, то приходилось несладко! Ох, как несладко приходилось Надежде!

Почему-то соседка никогда не сдавала преступницу бабушке или дедушке, а предпочитала с наслаждением отчитывать ее сама.

— Ты сорванец, разбойник, — распекала она Надю на все парадное. — Тебя в нахимовское училище надо определить! Что ты раскатываешь, как мальчишка?! Себе голову снесешь, не жалко, а если людей заденешь! Твои родственники ничего не понимают, но тебе-то я сколько раз говорила, чтобы ты не смела озорничать в парадном! А ты все не соображаешь!

Так получилось, что ни бабушка, ни дедушка ни разу не вышли и не спасли ее, должно быть, они не слыхали громкого голоса Марьи Максимовны, но Надежда хорошо помнила то чувство громадного облегчения и освобождения, которое наступало, когда соседка выпускала ее из плена!..

Опрометью, сигая через ступеньки, Надежда неслась вниз, изо всех сил хлопала дверь парадного, чтобы у зловредной тетки в летнем пальто уж точно отвалились уши, и уже на улице в последний раз кричала: «Э-эх!» — на весь двор.

Сегодняшний кофе напомнил Надежде то давнее катание по перилам, и она даже тихонько крикнула во дворе: «Э-эх!» — но так, чтобы никто не слышал.

Коля Саньков стоял у самого подъезда, черт бы его побрал, более того, дверь машины была распахнута, и он будто дежурил возле нее! Вот какой политес развел москвич ради Надежды Звонаревой!

— Привет, — сказала она, изо всех сил стараясь ни разу не посмотреть наверх, потому что там, в окне, она это точно знала, дежурила Марья Максимовна. — Спасибо, что заехали, Коля, но напрасно! Я бы и сама прекрасно добралась.

Коля обошел машину, сел за руль, интимно положил руку на спинку ее сиденья и сказал негромко:

— Кажется, мы уже перешли на «ты».

Надежда улыбнулась.

— Петербуржцы с трудом переходят на «ты».

— Ты так старомодна? — И он даже голосом подчеркнул это самое «ты».