Отель «Прага»

В это мгновение любовь Лины испарилась без следа, но тогда она еще этого не поняла. Ей было обидно, стыдно, мокро. По ее шикарным белым одеждам растекались грязно-серые ручейки, а джинсы сзади промокли насквозь, до трусов. Кроме того, как она ни старалась сдержаться, но слезы такими же грязными ручейками потекли по ее щекам. Она потерпела полное, сокрушительное поражение, как говорили в документальных фильмах про гитлеровскую Германию.

Сквозь слезы как сквозь линзы она увидела велосипед, валявшийся на обочине аллеи, а также чьи-то ноги в мятых вельветовых серых брюках, быстро идущие к ней от дороги, через газон. Сильная рука рывком подняла ее на ноги. Уже нечего было рассчитывать на то, что это Гиль. Тот с недовольным видом снова уселся на спинку скамейки, стряхивая с себя капли грязной воды, Лина и его видела сквозь свои слезы-линзы. А затем ей вытерли слезы ладонью, теплой и твердой, она и сейчас помнила это прикосновение. Она подняла глаза.

Лишь вспоследствии, став старше, она с улыбкой припомнила подходящую тому случаю ассоциацию – «Король умер, да здравствует король!». Ее детская любовь тогда умерла, но в следующие мгновения родилась любовь истинная, зрелая. «Любовь умерла, да здравствует любовь!» Естественно, и это тоже Лина поняла гораздо, гораздо позже. А в те минуты она просто смотрела в яркие и как будто даже искрящиеся голубые глаза и слышала – в горе своем не разбирая слов – мягкий голос.

И как в тумане – воспоминания, которые потом долгое, очень долгое время составляли значительную часть ее размышлений. О том, как он поднял велосипед, как приобнял ее за плечи и повел прямо через газон к дороге, как остановился у «Нивы» болотного цвета и ловко прикрутил велосипед проволокой к багажнику на крыше машины, как открыл для нее дверцу у переднего пассажирского сиденья… Все это было так банально, казалось ей потом со стороны уже прожитых лет и пережитых эпизодов, так обычно и просто, но именно это она запомнила, именно это любила в своем прошлом так, как мечтала бы любить и что-то еще, но ничего подобного уже не было дано.

Она узнала его. Не сразу, а когда уже ехали по улице и он опять что-то говорил ей, улыбаясь, а она кивала, ничего не соображая. Это был Алекс Пулитц, ее сосед по двору, художник. Она знала, что у него жена и сын, больной ДЦП. Она часто видела его младшего брата Эрика, развязного парня с красивой наглой физиономией, которого побаивалась даже острая на язык Марго. Но в общем эта семья была ей незнакома, разве что визуально. Таких был полон двор, по периметру которого стояли четыре двухэтажных дома и в каждом было по два подъезда.

Он тоже узнал ее. Немного придя в себя, Лина наконец начала разбирать слова и тогда услышала вопрос:

– Мы ведь живем в одном дворе, так?

– Да, – ответила она севшим голосом. – Вы в подъезде напротив…

– Тем более пора познакомиться, – сказал он и, мельком взглянув на нее, протянул ей руку. – Александр. Или Алекс.

– Я знаю…

Она и в самом деле слышала однажды во дворе, как его называла жена.

– А тебя как зовут, детка?

– Лина.

– Неплохо, – кивнув, произнес он. – По крайней мере, у родителей есть фантазия.

– А мою сестру зовут Марго.

– Слышу в голосе мстительные нотки. А что? Марго – тоже красиво. Нет?

– Нет.

– Ладно, нет так нет…

Он остановил машину возле своего подъезда. Лина с легким сожалением увидела, что двор почти пуст, если не считать стайки малышей, играющих с мячиком. С другой стороны, в настоящий момент отсутствие свидетелей было даже к лучшему, учитывая мокрый зад и грязную одежду. Может быть – усиленно начало работать воображение – ей еще не раз придется выйти из этой шикарной машины и войти в подъезд вместе с этим шикарным взрослым мужчиной, только она уже будет в красивом платье, в туфлях на каблуке (можно взять у мамы, у нее есть модные, «на выход», белые), и с высоко поднятой головой.

– Я вам сиденье испачкала… – сказала Лина.

– Ничего, высохнет – я щеткой почищу. Вылезай. Сейчас пойдем к нам, будем приводить тебя в порядок.

Лина опустила голову и следом за ним поспешила к подъезду. Он открыл дверь, пропустил ее вперед. Она юркнула внутрь и испытала немалое облегчение, попав наконец в полутьму, подальше от посторонних глаз, – все же вид у нее сейчас был почти что неприличный. Или точнее – совсем неприличный.

***

В том юном возрасте, да и в более старшем тоже, она в последнюю очередь обращала внимание на вещи материальные – квартира, ремонт, наряды, украшения и тому подобное были для нее совсем незначимы и малоинтересны. То, что могло ее заворожить, существовало вне мещанских категорий: внешность, голос, улыбка, взгляд. Как всякий романтик, Лина выбирала глазами и ушами, а вовсе не разумом. Так она выбрала Гиля, так – избежала знакомства с алтайским мальчиком, так была сражена наповал тридцатисемилетним Алексом Пулитцем.