Отец Феона. Тайна псалтыри

– Что за тайна? – насторожился Михаил подозрительно глядя на начальника Земского приказа. Молодой царь, совсем недавно избранный и утвердившийся на Русском престоле для многих соотечественников, имел на него не больше прав, чем зарезанный татарским мурзой Петром Урусовым Тушинский вор или повешенный в Москве на городских воротах его трёхлетний сын Иван, прозванный «Воронёнком».

Михаил отчаянно бился с любым проявлением крамолы в свой адрес. Воровские дела выделяли в отдельное производство, исполнения которого были лишены органы местного самоуправления и церковные власти. Только воеводы на местах имели право вести следствие с применением всех возможных способов дознания, часто включая пытку и исключая из него всё остальное. Но и они не могли вершить суд, ибо приговор над ворами выносили в самой Москве.

Страх общества за Слово и Дело государевы отныне липким слизнем заполз в душу каждого из них, от никудышного мужика до важного воеводы и надменного царедворца, ибо в формуле той не было особой разницы между «непристойными словами» о государе и злоупотреблении местных властей, когда воеводы нагло присваивали себе не подобающие им права. Всё это теперь считалось государственным преступлением, а публичный политический извет играл роль скрытой челобитной, пусть и с большими неприятностями для такого «челобитчика».

Михаил не считал для себя возможным игнорировать даже малейшие поползновения на законность своего пребывания на троне. Это касалось даже кажущихся мелочей, таких как ошибки в произношении и написании царского титула, отказ присоединиться к здравнице в честь государя или не произнесения молитвы за его здоровье. Чего уж говорить о его болезненной тяге к многочисленным тайнам, оставленным после себя ушедшими в небытие прошлыми династиями, в каждой из которых могла скрываться реальная угроза для него лично и его будущих потомков.

– Какая тайна? – повторил он вопрос.

Проестев только развёл руками.

– Государь, – сказал он как можно мягче и вкрадчивей, – тайна – та же сеть: ниточка порвётся – вся расползётся. Свою сеть Аркудий бережёт и тщательно прячет. Он вообще человек загадочный. Откуда он, и как его настоящее имя, никто не знает. Учился в греческой коллегии в Риме, там же был рукоположён в сан священника. На деле же он – один из главных организаторов Брестской унии и ярый враг всего православного и русского. Первый раз появился в Москве при царе Борисе в свите польского посла Яна Сапеги . Привёз Годунову послание папы, а взамен выпросил какие-то бумаги из личного хранилища царя Иоанна Васильевича. Какие именно бумаги, неизвестно. Скоро благоволение Годунова загадочным образом сменилось на гнев, и наш иезуит был выдворен из страны, поговаривают за убийство. Вернулся он уже с первым самозванцем и опять что-то искал, уже не имея никаких запретов и ограничений, но, видимо безуспешно. Следующий раз он появился уже с поляками. Видели его в Суздале и под Великим Устюгом. Он опять что-то и кого-то искал. Мы не знаем, что и кого. Аркудий не оставляет живых свидетелей, которые могли прояснить суть его поисков.

Семь лет назад его могли схватить. Дьяк мой, Шестак Голышкин, вспомнил что сын боярский Афанасий Зиновьев, ведавший тогда земским двором, послал его в Устюг для поимки и следствия над злодеем. Но тот неожиданно бросил поиски и покинул не только нашу державу, где ему грозила виселица, но и Речь Посполитую, где его ничего кроме почестей не ждало. Объявился он в Риме, стал цензором в папской курии и никак не проявлял себя до недавнего времени, а теперь вдруг сорвался с места и тайком проник на нашу сторону.

Видя, что Степан закончил говорить царь помолчал в раздумьях, потом посмотрел на Проестева с пытливым прищуром и медленно, словно подбирая нужные слова, произнёс:

– Странная история. Непонятная. От меня, Степка, ты что хочешь?

– Ничего, государь, – ответил Проестев, решительно махнув головой, – всё что нужно уже сделано. Во все разряды, уезды и города направлены словесные описания. Все воеводы и городские головы извещены. Мои люди идут по следу и рано или поздно найдут лазутчика. А рассказал я, потому что тайна его такова, что и нам её узнать непременно надо. Не будет человек столь изощрённо и изобретательно рисковать своей головой ради несущественной ерунды. Не стали бы с ним тайно говорить ни римский папа, ни главный иезуит, если бы задание не касалось их интересов. А если это так, то тайна становится уже государственной и требует особого внимания и бережения…

– Ну значит найди мне этого Петра Аркудия, Степан Матвеевич и тайну его узнай, – требовательно произнёс Михаил и добавил, – кстати, ответь заодно на вопрос, почему об иезуите мне не доложили из Посольского приказа , а сообщают из приказа Земского?

– У каждого свои осведомители, государь, – не моргнув глазом, бесстрастно ответил Проестев, – просто так получилось, что мои люди, более осведомлённые, чем люди Ивана Грамотина . Он в иноземцах всех более учителей ищет, а я по службе своей одних прохвостов вижу.