Отец Феона. Тайна псалтыри

Петька выбрался из подземелья и огляделся. Князь Щенятев стоял на краю Гледенской горы, спиной к сыну и смотрел на исток Северной Двины у слияния рек Сухоны и Юга. Смотрел с удовлетворением как снимались леса с белоснежных стен городских укреплений, золотых куполов монастырских храмов и посадских церквей. Князь любовался делом рук своих. Он смог. Он справился. Городу Устюгу отныне суждено было стать Великим. Теперь он знал это наверняка. Год назад он взялся за перестройку, а по сути строительство нового города, он торопился может быть даже больше чем того требовали обстоятельства. Его подгоняли вести о надвигающейся войне с мятежной Казанью, которая всё чаще и чаще беспокоила северные рубежи России. Сегодня он понял вдруг, что к той тревоге было подмешено ещё одно чувство, о котором он раньше старался не думать. Когда сын провалился в подземелье, князь Михаил почувствовал острую резь в груди, которая сменилась долгой ноющей болью во всём теле, точно кто-то схватил его сердце руками и накрутил на рёбра. Закружилась голова и вдруг стало трудно дышать. Потом боль отпустила, но наверно впервые за всю свою жизнь князь подумал о своей смерти. Ведь жизнь она одна на всех, она общая, а смерть всегда только твоя! С чем ты придёшь к последнему вздоху? Не будет ли стыдно за прожитые годы? Не замучает ли совесть на пороге вечности?

– Совесть моя с молоточком ходит: и постукивает и наслушивает – ухмыльнувшись подумал князь, глядя на мощные стены Великого Устюга, – Славно что я успел! Ах как это славно!

– Батюшка, грешен я! Прости меня, Христа ради! – раздался за его спиной кающийся голос сына, – я больше так не буду, вот тебе крест!

Князь обернулся. Петька стоял на коленях в трёх шагах от него грязный, без шапки в рваном охабне через прорехи которого виднелась испачканная кровью сорочка. Он поманил сына рукой, крепко обнял его за плечи и произнёс утомлённым голосом:

– Бог тебя простит, а я тебя прощаю! Поедем-ка, сын, домой, к матушке нашей. Устал я что-то сегодня.

Они уже пошли вниз с горы, к речной пойме, где их поджидали стреноженные городскими казаками кони, как три больших ворона с громким карканьем пролетели над их головами и сели на покосившийся забор монастырского скотника. Князь Михаил посмотрел на них долгим задумчивым взглядом, потом перевёл взгляд на город и произнёс сдержанно и невозмутимо:

– Ничего, теперь уже можно. Теперь не страшно.

Глава третья.

Восемьдесят шесть лет спустя.

Сквозь окно с раскрытыми ставнями с реки проникал бодрящий ветерок, несущий запах смолы, свежей рыбы и вяленного сена. Из окна за водной гладью слившихся в единый поток рек Сухоны и Юга, на отложистом берегу Северной Двины виделись сероватые, небрежно побелённые стены городских укреплений, изрядно полинявшие золотые купола соборов и обшарпанные, латанные вместо доброго тёса короткой дранкой и соломой, крыши домов. Великий Устюг стойко переживший все тяготы последних десятилетий выглядел не самым лучшим образом, но с главной задачей он справился отменно. Ни один враг так и не смог взять его твердынь, возведённых здесь почти сто лет назад московским боярином и князем Михаилом Даниловичем Щенятевым.

Отец Феона, стоя у окна, заложив руки за спину, отстранённо глядел, как под стенами Устюга, в спокойной Коромысловской запани бригады артельщиков ловко вязали плоты из необработанной корабельной сосны. Складывали тёсаные брёвна на исполинские, сорокасаженные лодки -«беляны» , издали похожие на плывущие по воде сказочные дворцы. Горластые артельные шишки, сквернословя и богохульствуя через слово, тем не менее руководили работой столь умело, что вереницы плотов и груженные донельзя беляны выходили из запани почти беспрерывно. Они спешно сплавлялись вниз по течению мимо Устюга и Котласа к самому Архангельскому городу, чтобы непременно успеть туда до ледостава. В противном случае рисковали сплавщики встать на зимовье затёртые льдами посреди северного безмолвия у первой попавшейся на пути Богом забытой поморской деревушки. Случалось такое под зиму нередко. И тогда оставалось мужикам до ледохода рубить избы, строить церкви, торговать пушнину и ворвань у зырян и самоедов , а заодно ненароком повышать количество новорождённых христиан в местных приходах, на что деревенские батюшки смотрели снисходительно. Север, понятное дело!

За спиной Феоны ученик приходской школы без запинки, размеренно и нудно, голосом церковного дьячка, повторял урок, изученный накануне. Феона, размышляя о своём, внимал ему вполслуха. Делал он это не из-за небрежения к своим обязанностям учителя, а совсем наоборот, из безусловной уверенности в своих воспитанниках, не дававших ни одного повода усомниться в своём благомыслии и ревностном усердии к наукам. Знал же он большую часть своих учеников уже без малого два года. С тех самых пор как настоятель обители, игумен Илларий дал ему в послушание учительский труд.