Отец и сын, или Мир без границ

Женя проходил все положенные ему стадии, иногда опережая своих сверстников, чаще вроде бы отставая от них: начал проситься позже многих, а говорил к трем годам бойчее, чем другие, да еще на двух языках. И пристрастия его были, насколько я понимаю, типичными. Выше самых любимых игрушек котировались белый футляр от моих очков и Никина ночная сорочка. Но футляр ему изредка вручали только как награду за выдающиеся достижения (или предлагали в качестве взятки), а сорочка была всегда под рукой.

Не следует думать (я опять спешу предупредить упражнения фрейдистского и постфрейдистского толка), что в отсутствие матери Женя искал ей замену, так как то же самое происходило, когда Ника сидела рядом. Он повсюду таскал эту сорочку, закутывался в нее и прижимался к ней, то есть не исключено, что он ценил сорочку за ее принадлежность, но она не претендовала на роль Никиного суррогата. В зависимости от обстоятельств, она служила подстилкой, ковром-самолетом и чем-то вроде сари. В конце концов ее перестали стирать, отдали ему на растерзание, и она, подобно многим кускам материи, окончила жизнь половой тряпкой. А потом без всякого перехода Женя забыл о ней. Между прочим, к моим домашним черным штанам он тоже был неравнодушен, а если мы не предупреждали атаки, в ход могла пойти и крахмальная рубашка.

Я знал маленького мальчика, который засыпал только под своим голубым одеяльцем. Но и днем он мог заниматься им бесконечно. Без этого одеяльца никуда нельзя было уехать, и еще в семилетнем возрасте он клал себе в кровать этот изодранный, застиранный лоскут младенчества. Одна женщина, исповедуясь в газете (где же еще?), рассказала, что не отправляется ни в одно путешествие без плюшевой собачки своего раннего детства. Именно такая собака (уже в Америке) была и у Жени. Она сопровождала своего хозяина во многих странах, но в тотем не превратилась.

Женя за едой… Эта тема нескончаемой эпической поэмы обрастала богатейшими вариациями. Жене около полутора лет; вечер. Он сидит на диване и догрызает хрустящий хлебец. Рядом лежат кукла Катя (она же Долли) и красный лев. Я спрашиваю, не дадим ли мы кусочек кук ле. Женя забился в конвульсиях. А льву? Та же реакция. Ну а дедушке? Снова отказ. А маме? И вдруг прозвучала интонация согласия. Я обрадовался и осторожно назвал дедушку во второй раз. Опять хорошо!

Ники не было дома, и я срочно затребовал тестя с кухни. Он пришел, и Женя действительно дал ему кусочек. Однако выяснилось, что он не рассчитал последствий свое го шага: он вовсе не намеревался остаться без сухарика и поднял крик. Пришлось огрызок вернуть. Увы, Женя не только не отдавал своего, но и постоянно претендовал на чужое. Назавтра после истории с хлебцем Ника ела яблоко, и Женя буквально рвал его у нее изо рта. Я возмутился и произнес прочувствованную речь: «Ты хочешь отнять мамино яблоко? Разве мама когда-нибудь что-нибудь отнимает у тебя?» – и многое другое в том же духе. Он явно понял, поник и затих, провожая каждый глоток тоскливым взглядом и причмокивая.

Когда-то он, словно йог, жевал медленно и не брал следующего куска, пока не проглатывал предыдущего. Но к полутора годам он озверел и стал глотать целые яблоки, как факир. Его чревоугодие приняло такие размеры, что при виде блюдца с нарезанными ломтиками фруктов он хватал по несколько в каждую руку и запихивал их в рот, давясь, кашляя и бросая на пол то, что держал секунду тому назад, чтобы схватить новую порцию, рыдал, если кто-нибудь поднимал брошенное и не возвращал ему, снова давился, и так до конца еды. Откуда могла взяться столь неестественная жадность у ухоженного ребенка, всеми любимого и не сражавшегося за привилегии с братьями и сестрами? Потом мы переформулировали вопрос: «Почему он всегда голоден?» Анализы ничего не показали; врачи пожимали плечами. Может быть, все двуязычные дети такие? Два языка и два горла?

Новые времена: Жене два года с небольшим. Мы на даче. Утром он, конечно, завтракает первым, а потом смотрит, как едим мы. Абсолютно каждый глоток сопровождается присказкой: «Еще немножко творога» – или: «Еще немножко чаю», – а иногда вдруг заявляет: «Всё» (разговор нацелен на меня и ведется по-английски), – и тогда я терпеливо разъясняю ему, что нет, еще не конец. Он подходит к дедушке, умильными, масляными глазами смотрит на хлеб и говорит: «Показать!» Если ему подносят кусок к носу, он требует: «Потрогать!» – и, контрабандой отщипнув крошку, съедает ее. После завтрака мы выходим на улицу, и минут через пять раздается: «Пойдем домой!» – «И что мы там будем делать?» – «Обедать». То же вечером (с вариантом: «Ужинать»). Одно утешение: как бы ни рвался он к еде, перед тем как броситься к столу, он бежал к крану, ибо усвоил, что перед едой моют руки, а перед сном – ноги.