Отец и сын, или Мир без границ

Три месяца – большой срок в трехлетней жизни, и я заметил, что к осени наш сын заметно поумнел. Неподалеку снимала квартиру молодая пара: специалистка по детскому воспитанию и ее муж, математик. Женя очень привязался к «психологине», и они каждый вечер беседовали на пляже. Содержания бесед я почти не знаю, но кое-что слышал. Женя рассказывал сказки, комбинируя какие-то кусочки (преобладали мотивы из «Трех поросят»), а вместе они играли в разные игры на сообразительность. По профессиональной оценке, ребенок был прекрасно развит для своего возраста, но его пространственные и количественные представления не опережали нормы.

Для меня главным критерием Жениного развития служили вопросы о прочитанном и ассоциации. В сказке о блине (я уже упоминал ее: это расширенный норвежский вариант «Колобка») дети встретили укатывавшийся от всех блин. «Они были очень голодны и хотели его съесть?» (тема, конечно, животрепещущая). «Почему они были голодными? Разве у них не было мамы?» В сказке «Птица, мышь и сосиска» персонажи меняют традиционные роли: сосиска, например, вместо того чтобы прыгать в кипяток и варить из себя суп, отправляется в лес. В конце концов ее съела собака: «Почему она ее съела? Потому что сосиска была съедобной (любимое слово) и вкусной?» Да, именно поэтому.

Зато вопросы, которые задавал я, оказывались не всегда посильными для него. Сюжет он улавливал и на прямые вопросы по тексту (кто? что? когда?) отвечал хорошо, а на сопоставления был неспособен. В каких еще сказках герои хотели перейти через реку, но не было моста? Где еще герой выходит один, а потом к нему присоединяются спутники? Кто еще убегал-убегал, но в конце концов его съели? Легкие вещи, но, видимо, это только кажется взрослому.

Женя по разным поводам говорил о даче, но только о событиях, случившихся там, а не о бабушках и не о дедушке. Он так часто возвращался к предыдущему лету, что я думал: вдруг он будет отчетливо помнить раннее детство? Но этого не произошло. Он не помнил не только Ленинграда и летних походов, но даже и Остии и первого года в Америке.

5. Мимолетности

Каждое утро после завтрака мы с Женей шли на почту, как за год до того уходили в лес. Дорога в ту сторону, километра полтора, занимала около двух часов, потому что мы заглядывали в игрушечные магазины (в которых никогда ничего не покупали), зоомагазин (хозяин смотрел на неприбыльных посетителей волком, но был нам не страшен) и в «Старую книгу» (там я выудил несколько копеечных английских книг для Жени), сидели, нарушая правила, на стульях у кафе и рассматривали машины.

Здесь был не Ленинград с его убогим ассортиментом «Москвичей», «Побед» и прочих, но не прошло и недели, как Женя научился отличать все бесчисленные марки европейских легковых машин и грузовиков. Добравшись до почты, мы забирали от двух до семи отказов из американских университетов (я настолько примелькался, что мне выдавали корреспонденцию вне очереди, не спрашивая удостоверения, – обстоятельство, повысившее мое реноме среди эмигрантов), опускали в ящик очередные письма, полоскались у колонки (в Остии было менее жарко, чем в Риме, но днем до тридцати градусов по Цельсию доходило всегда) и, наигравшись в телефонных будках (они же лубяные избушки), тихонько отправлялись домой обедать. По дороге мы покупали неизменные булочки и помидоры.

Как ни странно, Женя, болтавший без умолку, рассказывал редко и мало. Петя, например, был способен к изложению событий, поразивших его. «Мы с мамой купались глубоко-глубоко. И были волны – вот такие. Я чуть не утонул. Я не умер», – и еще что-то про утопленников. Максимум, что изредка производил Женя, выглядело так: «Папа, ты знаешь, что около почты мы видели небесно-голубой „форд“ [есть такое цветовое обозначение в английском]. Он подъехал к обочине, и я в него сел». Чистейший вымысел. Небесно-голубой «форд», как я полагаю, мог сойти за родню или наследника того незабываемого, из далекого прошлого Голубого «Запорожца». За пределами автомобильных фантазий все рассказы отличались абсолютной достоверностью.

У Жени была хорошо развита способность подмечать детали. За время утреннего похода, тоже как во дни оны, мы постоянно видели что-то интересное, даже выдающееся: то подкрашенный бассейн при большом жилом доме, то ящерицу, то машину на буксире (две машины сразу – такое ведь не каждый день бывает), то волну, перехлестывающую через мол в гавани, куда мы иногда ездили на автобусе, чтобы провести время и чтобы скрасить монотонность нашего быта. (Кстати, лишь к концу лета Женя преодолел чуть ли не врожденную водобоязнь, а до того требовал «убрать его из Средиземного моря». «Средиземное море, – взывал я, – когда еще попадем мы сюда?») Он сразу загорался и говорил: «Давай расскажем маме». Но до дому он в лучшем случае доносил что-нибудь одно. Ему почему-то нравилось не самому рассказывать, а слушать от меня о со мною же проделанной прогулке. Например, мы сходили с ним в римский зоопарк, и я несколько дней описывал ему пингвинов, моржей и слона.