Отец и сын, или Мир без границ

– Но у меня нет меча.

– Я мог бы дать тебе нож.

– Но мне не разрешают играть ножом.

– Ради того, чтобы убить дракона, я бы позволил тебе.

– Я, наверно бы, испугался.

– А как же принцесса?

– Я бы убил его, но твоей рукой.

– Нет, так нельзя. Тебе надо было бы справиться самому.

– Нет, я бы испугался. Я бы позвал разбойника [фигура, известная своей жестокостью по «Бременским музыкантам» и популярной книжечке «Почтальон»], и он бы отвел дракона в полицейский участок.

Любопытно, что Женя в возрасте трех с половиной лет не пытался скрывать или романтизировать свои отрицательные качества (жадность, трусость), а честно говорил, не смущаясь и не лицемеря, что, наподобие Буратино, пирожка не отдал бы ни за что, а дракона бы испугался. Но поначалу была одна лишь изощренная казуистика: знал ведь, что «хороший мальчик» и пирожком поделится (тем более когда их два), и в бой ринется, но не мог пересилить себя. Высокая степень казуистичности характеризовала все его разговоры: убедительно делались ложные обобщения; приводились доводы, которые подкреплялись ссылкой на прецеденты, и, если надо, выворачивались наизнанку. «Как же это можно? Если я пойду пешком, что скажет водитель?» «Нет, как это может быть автобус? Автобусы красные». «Птица не может есть: у нее нет зубов».

3. Между двух языков

Надоедливый ребенок. Телефон. Жаргонавты. Скажи «изюм». Анализ и синтез. Кто варит кашу? В гости к самим себе. Развалины Парфенона

Если бы не ошибки, я бы, наверно, не забил тревогу в связи с Жениным русским. Рассердимый и прочие слова на -имый (к сожалению, незаписанные и пропавшие) – вот они, прелести «от двух до пяти», но при стремительном натиске английского я не умилился, как умилился бы за год до того, а стал понемногу переходить на оставленный за океаном язык, хотя сомнения одолевали меня: без моих стихотворных экспромтов, игр в омонимы и антонимы и без моего усердия должен был катастрофически уменьшиться Женин запас слов (что, конечно, и произошло), да я и не знал, как сделать переход незаметным. Поэтому я придумал игру: говорю с Никой, а потом как бы забываю и продолжаю в том же духе с ним. Игра Жене понравилась и вызывала неизменное веселье, но сам он обращался ко мне только по-английски, а с Никой бойко болтал по-русски, и (кроме ошибок) нас раздражал только один постоянный англицизм: его и ее (дай мне ее ~ его) превращалось в это (дай мне это). Позже вместо оттуда возникло жуткое из там.

Но все же не зря он вырос в двойном лингвистическом пространстве. Только русскоязычный ребенок мог решить, что слово надоедливый произведено от еды и означает «прожорливый», отчего постоянно называл себя надоедливым (то есть не-доедливым?) ребенком, каким, разумеется, и был. Успех имела моя игра во множественное число. По-английски он не попался ни в одну ловушку, а по-русски не только не смог образовать много сыновей (да еще они оказались у отеца), но произвел много стулов и даже много дынев. Долго еще он, чтобы задобрить меня, любил валяться на кровати и говорить: «Один львенок – много львят, один щенок – много щенят, один Женечка – много Женечек».

Его поставили на коньки, и Ника пообещала, что позже он будет кататься на каникулах. Женя решил, что каникулы – это вид коньков; на них и предстоит кататься. Его удивило, что я собираюсь пойти на лекции, будто лекция – это нечто вроде горки. Характерная деталь: когда он в разговоре со мной воспроизводил Никину прямую речь, то цитировал русские фразы «в оригинале», а когда что-то пересказывал, то пользовался нормальной косвенной речью и переводом: «Мама сказала, что…» В английском чудеса словообразования тоже не переставали забавлять его. Одну нашу соседку звали миссис Чен, а другую – Гретчен (Гретчен – это Гретхен, но в английском нет х, ни твердого, как в хам, ни мягкого, как в херес, так что получилось Гретчен.) Как смешно, что миссис Чен маленького роста, – это половина Гретчен! Действительно смешно. В Италии среди эмигрантов был человек, провезший через все кордоны огромного пса, колли. А тут вдруг появилась цветная капуста, по-английски колифлауэр. Ну при чем тут колли? Я согласился, что ни при чем. Он приложил какую-то игрушку к стене и сказал (по-английски): «Шалтай-Болтай сидел на стене» (любимейшей книгой той поры была «Матушка гусыня», которую он всю знал наизусть).