Отец лучшей подруги

— Здравствуй, Сара, — говорит он густым, низким голосом.

Такой голос не является предвестником хороших новостей, но мама слишком увлечена ролью свахи.

— Что ж, места хватит всем, как и вишневой наливки… Заходи, Платон. Я надеюсь познакомить Лею с прекрасным молодым человеком…

— Сара, остановись, — говорит Платон, и этого хватает, чтобы мое сердце ухнуло в пятки.

— Что происходит? — нервно улыбается мама. — Почему вы не раздеваетесь?

— Не уверен, что стоит сообщать такое впервые при посторонних людях. Поэтому скажу прямо — Сара, я встречаюсь с твоей дочерью.

Мама переводит взгляд на меня и смотрит так, как будто впервые видит:

— С Леей? — моргает она.

— Других дочерей у тебя вроде нет. Пожалуйста, больше не надо ей женихов искать. Нашла уже.

Мама быстро оглядывается куда-то в бок.

Может показаться, что она смотрит на кухню, на гостей, но я знаю — эта привычка родом из далеких времен, когда отец еще был жив. Он всегда был рядом с ней в тяжелые моменты, когда она сначала обязательно смотрела на него и на ее лице было выражение: «Ты тоже это слышал?!»

Но сейчас коридор рядом с ней пуст. Маме придется справляться с этим шокирующим известием самостоятельно.

— Ты? Да ты же… — шепчет она, хватая ртом воздух. — Платон, да как же так? Ведь ты… Ты ей как отец был! Извращенец! — вдруг переходит на ультразвук мама. — Как ты мог?! Платон, скажи, что это шутка!

— Я бы не стал шутить такими вещами, Сара. Это правда.

Ощущаю, как Платон касается моей талии и подталкивает меня вперед.

— Лея, — быстро говорит он. — Иди к себе и собери вещи, которые понадобятся тебе на ближайшие пару дней.

— Что?! Куда это ты ее тащишь? В четверг у нее операция!

— Я помню про операцию. В эти дни Лея поживет у меня, — с нажимом говорит Платон и снова мне: — Иди.

Вбегаю в гостиную, едва не сбив с ног Якова. Мерзавец грел за дверью уши, но пойманным врасплох не выглядит.

— Ну и ну, сестренка! Чего тебя так тянет на сморчков?

Отмахиваюсь от него и забегаю к себе в комнату, беру рюкзак, но Яков не отстает.

Распахиваю шкаф, беру все необходимое. Дольше всего ищу купальник. Это не вещь первой необходимости, которая пригодилась бы мне в Питере.

Хочу быстрее вернуться. Не хочу, чтобы Платон выслушивал всю ту грязь в одиночестве, ведь именно поэтому он меня и отослал собирать вещи.

Сердце бьется невпопад, а проклятый купальник все не попадается.

Господи. Он со мной встречается, а еще хочет, чтобы я жила у него! Пусть и временно скорей всего, но все равно ущипните меня.

— А Юля в курсе? — тянет Яков.

— Не смей, — цежу брату. — Даже не думай ей ничего говорить первым! Я сама расскажу, без твоей помощи!

— Да я просто пытаюсь понять, может ты с ней и дружила все это время из-за ее секси-шуга-деди*? А, Лея? Хотела быть поближе к ее отцу?

— Не суди по себе, Яков. Я не имею привычки дружить с людьми ради выгоды. Это к тебе вчера приходила твоя бывшая, которая обвиняла тебя в том, что ты резко стал приносить кофе ее подруге, у которой есть связи в нужном тебе театре.

— А что делать? У меня же нет богатого папика, который будет за красивые глаза меня обеспечивать. Кручусь, как могу.

Запихнув в рюкзак гору вещей, а заодно и найденный купальник, шумно закрываю молнию.

— Знаешь, Яков, не перестаю удивляться тому, что мы с тобой вообще родственники.

Подхватив рюкзак, лечу обратно в коридор. Замечаю на кухне движение. Это незнакомый мне Сережа юркает обратно за дверь. Он не Яков, не может с невозмутимым видом подслушивать.

А в коридоре обстановка дружелюбнее не стала.

Платон стойко выслушивает мамины обвинения в том, что он «волк в овечьей шкуре», что она ему доверяла, а он «позарился на ее золотко».

Мама до сих пор держит его в предбаннике, в верхней одежде, но при виде рюкзака с вещами ее плечи опускаются и она сдувается, как лопнувший шарик. Притягивает меня к себе так, что чуть не душит.

Не могу ни вдохнуть, ни поймать тяжелый рюкзак, который сползает с плеча.

— Лея… Лея… Бедовая ты моя, девочка. Ты уверена, что хочешь этого?

Платон реагирует молниеносно — подхватывает рюкзак за секунду до того, как он падает на пол, и забирает себе. Заметив этот обыденный жест, мама почему-то громко всхлипывает.

— Не думай, что можешь использовать мою девочку, а потом просто отправить ее с вещами восвояси, — она кивает на рюкзак, который Платон держит в своей руке. — Ты вообще любишь мою дочь, Платон? Насколько для тебя все это серьезно?

Вид у Платона становится такой, как будто ему выпал на экзамене вопрос, к которому он не готовился. Но он быстро берет себя в руки.

— Серьезно, — отвечает он.

«Не признался он тебе, видишь, Лея? И не признается, не дождешься!». Взять бы этот призрак и расстрелять, так ведь не выйдет.  Гоню от себя прочь едкий голос Оксаны, который намертво отпечатался в памяти. Он сказал «Серьезно», на данном этапе этого вполне достаточно. Это и так больше, о чем я могла мечтать.