Отец лучшей подруги

Лея смеется так, что у нее из глаз опять льются слезы. Теперь уже настоящие.

Следующие три дня мы проводим в квартире. Наедине. Вместе.

Два дня из них за окном метет метель, и кажется, будто остальной мир погребло под снегом и его больше не существует.

За это время Лее звонят только мама и Юля. Она успокаивает маму, которая не очень-то верит в то, что я могу позаботиться о ее дочери. Но Лее есть, что рассказать Саре Львовне. 

С Юлей Лея говорит на нейтральные темы. Я вижу, как Лею беспокойно грызет ногти, пока говорит по телефону с подругой, хотя по ее голосу и не скажешь, что она сама не своя из-за того, что моя дочь все еще не в курсе правды.

Но мы договорились, что сначала ее глаза придут в норму, а после мы решим, что делать дальше. К сожалению, этот неприятный разговор постоянно приходится откладывать.

Уже на следующий день после коррекции Лея перестает рыдать и начинает подолгу рассматривать пейзаж за окном, обстановку в доме, даже злосчастную сольницу на столе.

Даже представить не могу, каково это не видеть соли на столе. Так что я рад, что она решилась на коррекцию. Хоть и делала ее ради дальнейшей службы, а не просто так, для себя.

Но еще дольше, чем все остальное, Лея может разглядывать меня. Смотрит так заворожено, что и не моргнет даже.

Когда она впервые уставилась на меня с нескрываемым удивлением, я даже напрягся.

— Что такое?

— А ты красивый, — выдохнула она.

Ну спасибо.

 — Не то чтобы я сомневалась или не знала этого раньше, просто… Я теперь иначе тебя вижу. Лучше. В мельчайших деталях…

С тех пор ее черный взгляд неутомимо скользит по моим бровям, щетине, спине. Бедрам и члену.

Особенно члену.

Изучая меня вдоль и поперек, Лея находит шрамы, которые на мне так давно, что я и сам о них забыл. Пришлось вспоминать, рассказывать, откуда они взялись.

У нее тоже есть шрамы. Один под левой грудью, едва заметный. Другой на спине. Оба она получила в армии.

Конечно, еще она рассматривает саму себя. Я как-то застаю ее голой в душе, перед зеркалом, хмурую и недовольную, когда заглядываю в ванную комнату.

— Ты посмотри на этот нос, — возмущается она. — А эти ужасные брови!

Следующие полчаса я как могу, пытаюсь убедить ее, что все в ней прекрасно. Прямо там, перед зеркалом. Чтобы она могла видеть, какое впечатление на меня производит и ее нос, и все остальное.

Но насчет бровей переубедить не удалось. У женщин вообще с бровями сложные отношения.

А еще Лея любит молчать.

Она просто берет чашку с кофе или чаем, подтягивает ноги к подбородку и смотрит в окно, погружаясь в свои мысли. Иногда она берет с собой аудиокниги, потому что читать ей пока нельзя, но не похоже, чтобы она внимательно следила за сюжетом.

Тишина с ней не напрягает. А молчание не тяготит.

Я четко понимаю это в одно утро, когда сижу за ноутбуком, а Лея снова у окна. Большую часть времени, в которое я собирался быстро поработать, я пялюсь на нее.

На ее профиль и заправленные за уши волосы. На изгиб ресниц и острые ключицы. Я видел ее не только такой, какой она хочет, чтобы ее считали другие, но и такой, какая она бывает на самом деле. Тихой и задумчивой молчуньей, за мысли которой я готов отдать что угодно, лишь бы узнать их.

Но мне достаются ее поцелуи, стоны, шепот и жаркое дыхание. Как только становится можно, мы оба пускаемся во все тяжкие. Будто пытаемся насытиться другим, впитать как можно больше чужого тепла кончиками пальцев.

Квартира полностью в нашем распоряжении. И я исполняю собственное желание — большую часть времени рядом со мной Лея проводит без одежды. Я целиком следую советам Ростова, упиваясь сексом настолько, насколько это вообще возможно.

Изучаю реакции ее тела на мои прикосновения и знаю, когда действовать решительнее, а когда и где касаться бесполезно. Разве это не путь к насыщению? Разве не на этом этапе она должна превратиться в надоевшую любовницу?

Но минет в душе, секс на кухонном столе, на кресле в моем кабинете, в постели, дают совершенно противоположный эффект. Я наоборот не могу насытиться.

После каждого раза я хочу ее только сильнее.

Хочу еще чаще. Сначала медленно. А после снова быстро. Перед сном и после пробуждения. Вместо завтрака, когда она садится передо мной на стол и с бесстыдной улыбкой разводит ноги.

В душе, куда мы после завтрака отправляемся вместе.

В постели, когда она обвивает меня руками и ногами.

Я все еще вижу в ее черных глазах знакомый голод, но теперь к нему примешивается паника из-за того, что наше время уже на исходе. И виноват в этом мой вопрос о дате на обратных билетах.

— А вы уже взяли обратные билеты?

Я не знаю, зачем я спрашиваю об этом утром третьего дня. Может, потому что снова звонила ее мать. 

Как будто что-то может измениться, если я буду знать точную дату ее отъезда. Лея кивает, называя дату.

На третий день снегопад прекращается. За окном все настолько ослепительно-белое, что Лея снова берется за солнечные очки.

— Обожаю снег, — выдыхает она, глядя через окно на сугробы. — Я так по нему скучала… Чтобы вот такие сугробы по колено и мороз.

— Так пошли гулять.