Отец лучшей подруги

— Так найди их сейчас! — обрывает она меня. — Как давно ты спишь с моим отцом, Лея? Скажи мне правду для разнообразия! Я помню, как вы уехали вместе к кардиологу, а потом на тебе утром была его футболка… Ты и словом тогда за завтраком не обмолвилась об этом!

Она замирает, глядя на меня. Глаза расширяются.

— А зубной врач? Твоя пломба?... Вы ведь приехали из аэропорта одновременно!

Чувствую, как вокруг шеи сжимается удавка. Мне не хватает воздуха.

— Неужели ты водила меня за нос все эти годы, Лея?... — тихо шепчет Юля.

— Все эти годы? — встревает Платон. — Юля, вернись с небес на землю. Лея пять лет провела в Израиле, а до этого она вообще была несовершеннолетней!

Юля останавливает на нем свой остекленевший взгляд.

— Ты так ничего и не понял, папа? Ну да, чувства не твой конек.

Она поворачивается ко мне.

— Могла бы сказать мне правду, а не выдумывать какого-то левого мужика. Я-то считала, что мы с тобой лучшие подруги… Я сейчас очень злюсь на тебя за обман, но еще мне тебя очень жаль… Он же выбросит тебя, как и всех остальных. Он не умеет любить, Лея.

Юля уходит, быстро набросив куртку и оглушительно хлопнув дверью.

В квартире стоит тишина. Я смотрю в пол, мне страшно поднять глаза и увидеть еще один зеленый разъяренный взгляд, предназначенный мне.

Что будет, когда он поймет, что для меня это не только секс? И что наши отношения никогда не были чем-то временным, несерьезным?

Слышу, как Платон шумно втягивает воздух. Направляется на кухню, хлопает одной дверцей, другой…

— Чайник вообще-то на плите, — говорю, откашлявшись.

— А я не чайник ищу... А, вот.

В самом верхнем шкафчике Платон находит то, что ему нужно. При виде альбома для рисования мое лицо вспыхивает.

Платон садится за стол, как и в тот самый первый вечер, когда Юля притащила чертов альбом с сокровенными желаниями. Только тогда Платон не стал подходить к нему, будто тот был ядовитой змеей, готовой на него наброситься в любой момент.

Сейчас же, страница за страницей, он переворачивает листы, вчитываясь в каждую строчку, что я так самозабвенно выводила в шестнадцать.

Он так хотел знать, почему я все-таки села в его машину и поехала с ним в отель. И ответ на этот вопрос записан розовыми, слегка поблекшими фломастерами, выведен фиолетовыми сердечками в уголках страниц.

На одной из них Платон все-таки находит аббревиатуру, которую смыл потекший холодец с той самой вырванной мной страницы, что он потом собственноручно вытащил из мусорной корзины.

— Почему «Р»? — спрашивает он, глядя на неровное сердце, в котором выведены «Р+Л».

— Это не русская «эр», это на английском.

Вижу каждую морщинку на его лбе, когда брови взлетают вверх. Я бы предпочла ничего не видеть, как раньше. Где ты, мой минус, когда ты мне так нужен?

— А почему женатый? Когда это я был женат?

— Когда я проболталась Юле, что… Что не хочу встречаться со сверстника, она предположила, что этот мужчина, на которого пал мой выбор, женат и поэтому мы не можем быть вместе. Это ее идея, не моя. Я просто согласилась, чтобы она не узнала правду.

Платон откидывается назад и смотрит в потолок.

— Вот ты конспираторша, Лея… Знаешь, я был готов к тому, что Юля обвинит меня во всех смертных грехах, но совершенно не к тому, что, оказывается, уговаривал тебя послать самого себя на все четыре стороны…

Не могу сдержать улыбки, вспоминая ту отповедь в траттории. Но Платон не улыбается.

Трет кулаком грудь, по-прежнему глядя в потолок.

Хочу броситься к нему, обнять, но мои ноги приросли к полу. Чутье не обмануло. Не стоило признаваться, не стоило даже намекать на возможные чувства.

— Только я успеваю с чем-то свыкнуться, как ты снова выбиваешь у меня почву из-под ног, — говорит он. — Сначала в аэропорту, теперь сейчас…

— Догадываюсь.

— Понимаешь, что ты для меня всегда была — вот ею? — он кивает на альбом. — Той девчонкой с копной непослушной волос, которая всегда была рядом? Вы ведь с Юлей его на этой кухне и рисовали. За этим чертовым столом. Я потом вспомнил, как это было. Я тогда вернулся с работы, а вы убежали к ней в комнату. И я даже помню, как ты уронила фломастеры. А я поднял и отдал их тебе. Чтобы ты и дальше рисовала свои сердечки… С гребанным английским «пэ».

Он снова, уже сильнее трет грудь кулаком.

— Что с тобой?

Но он не слышит меня. Сейчас он в прошлом, и его воспоминания одно за другим проходят ревизию и переворачиваются с ног на голову.

Он хочет понять, как давно? И ответ безутешен. Я знаю.

— А когда вы ворвались с Юлей в массажную комнату, когда тебе было восемнадцать? Боже, ведь на мне было одно несчастное полотенце на бедрах и кто знает, что вы вообще успели увидеть… Черт, я ведь помню твой взгляд, Лея!... Но тогда я решил, что тебе просто обидно, что спа и массаж предназначены не для вас.