Отец лучшей подруги

Я нифига не смелая. Меня даже взрослой-то назвать трудно. Когда в скорой меня спросили о группе крови Платона, я растерялась. Аллергии, болезни — все мимо. Я только глотала слезы и мечтала закрыть глаза и очутиться в другом месте и в другое время.

— Ты замерзла, — Юля помогает вдеть окоченевшие руки в рукава ее батника и обнимает меня за плечи. — Ты сколько тут в коридоре просидела на сквозняке? А на тебя одна футболка.

Лишнее подтверждение моей собственной беспомощности. Даже не оделась. Не подумала ни о чем. И не поговорила с Платоном о том, что его беспокоило все это время. Верила, что он нормально перенес сначала ссору с Юлей, потом разговор с моей мамой, а потом еще и мою ненужную любовь…

— Это я виновата… — шмыгаю носом. — Что он тут оказался…

— Нет, — серьезно отвечает Юля. — Если кто из нас виноват, то я. А ты, Лея, была рядом с ним и спасла ему жизнь. И ты еще и виновата? Вот я только и доводила его все это время…

— Он все равно тебя любит.

— И я его тоже очень люблю. Жаль, чтобы понять это, надо было оказаться здесь… Когда я на репетиции услышала от тебя, что отец в больнице, у меня вся жизнь перед глазами промелькнула. Я же всего-то и хотела, что пожить своей жизнью. Вот и вспылила из-за этого дома… Но я не хочу его терять насовсем, Лея. Не готова. Да, у него есть заскоки с контролем, с единоличным принятием решений, а у нас были проблемы в отношениях, но, блин… Он все еще мой папа, который дал мне все, что у меня есть. И его люблю.

— И я тоже, — реву.

— Дуреха вообще, — всхлипывает Юля, обнимая меня еще крепче. — Ну, правда, могла мне сказать и раньше!

— Не могла. Поверь… Как будто блок какой-то стоит. Я столько лет молчала, что сейчас просто язык не поворачивается. Не знаю, почему.

Юля гладит меня по волосам, как когда-то меня гладила только мама.

— А он? Не признавался тебе?

«Ты, конечно, надеешься, что ему просто надо больше времени, чтобы понять себя… Но нет, Лея. Правда в том, что Платон никогда не будет твоим».

Трясу головой, надеясь, что слова Оксаны наконец-то исчезнут из памяти.

— Было не до того, — сухо отвечаю. — Он тяжело перенес твой переезд, хотя и делал вид, что он Железный Человек и ему все нипочем.

— Типичный папа, — закатывает глаза Юля.

— Юленька! Лея! — в коридоре появляется Ида Марковна.

Мне приходится снова повторить все, что я уже говорила Юле. Правда, пересказывая события матери Платона, я теряюсь, ведь мы с Платоном были одни в его квартире. Но бабушка Юли не спрашивает, что я потеряла у Дмитриевых, когда самой Юли там не было. Может быть, Иде Марковне просто не до того. Госпитализация сына забирает все ее внимание и силы.

— Хорошо, что ты была с ним, — только и говорит она. — Пойду, найду врача. Он когда-то Сергея лечил…

Жизнь отца Платона тоже прервал сердечный приступ. Меня бросает в холодный пот. Но Платон же нестарый, правда? Ему только тридцать восемь, проклятье!

— Лея, все будет хорошо, — говорит Юля.

У меня что, все на лице написано? Это я ее успокаивать должна.

— Лея! — а это уже моя мама. — Девочка моя!

Стоит маме меня обнять… И все, плотину прорвало. Я наконец-то могу перестать быть взрослой. Теперь здесь хватает людей старше меня, у которых полно полезных связей, а еще они наверняка знают группу крови своего сына или отца. Тогда как я оказалась бесполезной почти во всем.

Ида Марковна приходит с врачом, другому — уже звонит моя мама. А после из-за поворота появляется Никита Ростов. Это, конечно, совсем не его профиль и, слава богу, что в услугах судмедэксперта мы не нуждаемся, но у него тоже есть связи в нужных медицинских кругах.

Костя приносит чай, а мама привезла бутерброды. В коридоре перед палатой не протолкнуться. Медсестры уже косо на нас смотрят, но слово кривого сказать бояться.

Наконец, один из санитаров привозит Платона. На инвалидной коляске. Земля уходит из-под моих ног, а пластиковый стаканчик с горячим чаем пляшет в дрожащих пальцах.

Платона завозят в палату, куда я захожу последней. Юля, Ида Марковна, Костя и Ростов, а потом и моя мама тут же обступают кровать, к которой я просто-напросто боюсь подступиться.

Мне страшно.

Мне дико страшно услышать диагноз, который Платону уже поставили, а еще его готовы выписать…

Стоп. Что?

Кардиолог говорит на чистом медицинском наречье, которое для остальных на нормальный человеческий язык переводит Ростов. Ида Марковна взбивает подушку на постели, хотя Платон не собирается ложиться. Он сидит, и Ида Марковна после подушки принимается то и дело обнимать сына.

— Я в порядке, мам, — тихо говорит он. — Ты же слышала. Так что приглашать судмедэксперта вы поспешили.

Ростов пожимает руку коллеге и, обещая вернуться, уходит вместе с ним. Диагноз прошел мимо меня, в памяти остались только обрывки слов: аритмия, давление, полный покой.

Я так и стою возле дверей, сжимая в одной руке остывший чай.