Отец лучшей подруги

Он углубляет поцелуй, повторяя пальцами порочные движения  своего языка у меня во рту. Висну на его шее, обхватив ее одной рукой, и скрещиваю ноги за его спиной. Позволяя делать со  мной все, что ему захочется.

Неужели все позади? Бесконечные сомнения, метания, отрицание и бесконечный страх быть отверженной… Неужели больше не надо притворяться, врать самой себе и всем вокруг, и просто наслаждаться ожившими наяву мечтами?

Платон точно знает, как подвести меня к пику. Его движения ускоряются, костяшки пальцев ритмично ударяются о самые чувствительные части моего тела, пока два его пальца…

— Лея, я все еще жду твоего ответа.

Его пальцы вдруг замедляются. Рука едва-едва движется у меня между ног, и от каждого случайного прикосновения меня подбрасывает, будто от удара током.

Сердце захлебывается, дыхание застревает в легких.

— Ты останешься со мной?...

Я лежу перед ним с разведенными ногами и, пусть на мне все еще есть джинсы, но его пальцы сейчас во мне, творят невообразимое и бесстыдное. Уже, наверное, можно перестать ходить вокруг да около?

— Даже если ты сам никогда мне не признаешься?... — выдыхаю я, поддаваясь к нему бедрами.

Страх, поселенный в сердце Оксаной, все-таки вырывается наружу.

При этом я все равно двигаюсь сама, едва уловимо трусь о его пальцы, стараясь не упустить отголоски прерванного наслаждения, потому что Платон, замерев, останавливается полностью.

И вдруг отводит в сторону свои глаза, хотя еще мгновение назад пожирал меня целиком.

Рука, на которую он опирался, подводит его. Или он делает это специально, чтобы избежать ответа, не знаю… Но Платон едва не падает на меня сверху. В последний момент успевает опереться на локоть, а потом быстро сгребает меня за плечи и целует.

— Не забегай вперед… — быстро шепчет он. — Просто скажи сейчас, что останешься…

Его пальцы приходят в движение. Он ласкает меня быстро, точно зная, как добиться лучших результатов, не причиняя при этом боли.

Острое наслаждение взмывает к горлу. Кровь в венах превращается в раскаленную лаву, которая проносится по телу, сжигая остатки надежды.

Она была права…

Он никогда мне не признается.

Оксане что-то известно, чего до сих пор не знаю я. Может быть, когда они были вместе, он четко обозначил свою позицию. С него станется… А со мной… Что с меня, влюбленной дурочки, взять? Я ведь согласна на все ради него, и он это уже знает.

Всхлипываю, глотая воздух.

Стискиваю бедра, сжимая его руку, но он все равно сильнее. И не замедляется ни на йоту. Вторит движениям языка, воспламеняя, сжигая и уничтожая остатки самообладания. Гордости. Здравого смысла.

Моей любви хватит на двоих?

И так ли нужны эти глупые слова, если он будет рядом?

Я столько лет молчала, но все равно получила свое. Вот он, подсвеченный фейерверками финиш, за которым у меня может быть все, о чем я мечтала.

Платон заглушает мой стон поцелуем, продолжая своими руками возносить меня все выше и выше. Обещает языком тела то, что никогда не произнесет ради меня вслух.

И мне должно быть этого достаточно. Ведь с ним я могу быть только на его условиях.

— Лея, мне нужен ответ...

— Да… Да!... ДА! — кричу я в полную силу, совершенно позабыв о том, что мы все еще в больнице.

В одной из палат с незапертой дверью, где у меня от силы удовольствия даже пальцы на ногах поджимаются, а потолок принимается вращаться.

А на глазах опять слезы.

Глава 41

— Уже можно открыть глаза? — спрашиваю, поерзав на сидении.

— Не-а, — по голосу чувствую, что Платон улыбается. — Еще не приехали.

Меня отбрасывает в сторону, а звук шин меняется. Вместо асфальта, похоже, свернув, машина теперь едет по гравию.

Последние пятнадцать минут, а может меньше, я провела с закрытыми глазами. Хорошо, что за рулем сидит Платон, а не я.

— Ненавижу сюрпризы, — шепчу. — Можно уже открыть?

— Нетерпеливая какая. Нельзя. Осталось совсем чуть-чуть.

Машина притормаживает, но мотор продолжает работать. Слышу лязг металла и медленный скрежет, от которого воображение начинает работать не в ту сторону.

— Ужасный звук, — замечаю. — Слышала такой только в ужастиках. Если бы я тебя не знала, уже выпрыгнула бы из машины и огородами  мчалась обратно в Питер.

— Умные маньяки приучают к себе жертву постепенно, — загадочно отвечает Платон, за что и получает от меня удар по… плечу.

Я целилась в ребра, но что я могу с закрытыми глазами.

Он перехватывает мои руки, обездвиживая. Чувствую его дыхание рядом со щекой, а потом прикосновение к губам. Платон целует меня нежно и невесомо, а потом говорит:

— Открывай!

Распахиваю глаза.

И не могу усидеть на месте.

Когда Платон заглушает мотор, я уже, распахнув дверь, выхожу наружу. Вокруг меня большой и окруженный забором участок. Здесь еще много строительного мусора, а сам двор вообще не облагорожен. Но здесь уже есть детская площадка. По виду она такая мощная, что переживет, наверное, и атомную войну в случае прямого попадания.

Рядом с детской площадкой возвышается единственное дерево на участке — огромная синяя ель.

— Она здесь росла?

— Нет, — улыбается Платон. — Здесь вообще пустырь был.