Отец смотрит на запад

Айнагуль прошла в большую комнату, присела рядом с корпе и прощупала ткань. Почувствовала, что деньги на месте. Подумала, что пропажа денег испугала и расстроила бы ее даже больше, чем если бы она нашла в квартире труп золовки. Стало стыдно за такие мысли. Из-под корпе торчал уголок пятитысячной. Как она в прошлый раз не увидела? И хорошо, что не заметил Тулин. Аллах не допустил.

Может, потому и не стоит испытывать судьбу? Взять себе одну бумажку, несчастные эти пять тысяч, и с ней сбежать? Хватит хотя бы на билет. Но куда? Не к родителям же. Айнагуль представила удовлетворенную ухмылку отца: «Так я и знал», «Я же говорил». Уж лучше тогда остаться с Тулином или, еще лучше, забрать все деньги и сбежать. Айнагуль на четвереньках подползла к сундуку, выудила оттуда тряпочную сумку, подтянула к себе корпе и стала быстро пересчитывать купюры.

Сначала она услышала за спиной даже не шорох, а что-то совсем тихое, как дыхание. Посмотрела на коляску, в которой уже неспокойно, как бывает перед пробуждением, ворочался Асхатик. Но звук шел не оттуда. Затем почувствовала легкий сквознячок. Словно кто дунул Айнагуль в затылок. Отдернула руки от корпе. Замерла.

– Природа одарила ее и солнцем, и луной, – запели тоненько. – Вот только спать положили с мертвым отцом.

Айнагуль узнала голос Марата. Голос стал громче и разбудил Асхатика. Тот сел в коляске и, потирая глаза, захныкал.

– Не гулять Айнагуль по бескрайним степям, если Улбосын отойдет червям.

Асхатик сморщился, покраснел и залился плачем. Но Айнагуль не могла пошевелиться. Краем глаза она уловила темноту, которая разрасталась из дрожащей точки и заполняла собой угол комнаты. Чем темнее становилось в зале, тем громче пел Маратик.

Малыш в коляске требовательно тянул руки к матери. Айнагуль стряхнула оцепенение и рванула к сыну. Прижав к себе Асхатика, она вдруг заметила в комнате еще одного ребенка. Тот стоял в потемневшем углу, одетый в какое-то заношенное рванье. Стена за его спиной поскрипывала, как будто тихонько стонала и покрывалась черной плесенью.

– Замолчи, Маратик! – закричала Айнагуль.

– Дочь богатого бая не сбежит, моя живая сестра в могиле лежит.

– Что тебе нужно от меня? Я поняла уже, что Катя в беде. Но что я могу сделать? Я – слабая. У меня ребенок на руках. – Айнагуль заплакала. – Позови мужчину какого-нибудь. Кто сильный – того зови на помощь.

Маратик замолчал.

Когда он пел, лицо его точно становилось старше, а теперь его щечки и губы налились детской пухлостью. Чем дольше Айнагуль смотрела на Маратика, тем сильнее он ей напоминал сына. Она переводила взгляд с давно умершего мальчишки на своего живого малыша. Казалось, Асхатик тоже замер и ждет решения матери. Она поняла, что, если сейчас уедет, Катя наверняка погибнет. А может, и Айнагуль вместе с ней.

– Заживо похоронена сестра, – грустно пропел Маратик и указал полупрозрачной ручкой на корпе.

Айнагуль быстро скосила глаза на деньги, а когда снова посмотрела в угол, никакого Маратика там уже не было. Плесень, покрывающая стену, исчезала на глазах, таяла, будто черный иней.

Айнагуль громко шмыгнула, вытерла ладонью слезы и похлопала себя по бархатному карману. Ключ из штанов Тулина был на месте. Маратик ясно подсказал, где искать Катю.

Затолкала корпе в тряпичную сумку и, усадив сына в коляску, выскочила из квартиры.

9

Хвала Аллаху, золовка жива! Голос только, доносящийся из-за железной двери, такой слабый и хриплый, что слов не разобрать. Так бы мог говорить не живой человек, а призрак.

Айнагуль вытащила из кармана утреннюю находку, воткнула в ржавую скважину и два раза прокрутила. Ключ удивительно легко провернулся. Айнагуль посмотрела на ладони и увидела следы масла. Значит, замок недавно смазывали. Стало дурно от мысли, что все это время она жила с убийцей. Айнагуль освободила засов и медленно потянула дверь на себя. Металл протестующе завопил.

Катя, бледная, как призрак, стояла так близко, что Айнагуль дернулась от испуга. В том самом платье из льна золовка теперь совсем не походила на москвичку. Такие лохмотья носят нищенки.

Очки Аманбеке свалились на землю, Асхатик заплакал.

– Что с тобой сделали? – с ужасом выдохнула Айнагуль.

– То же, что и с тобой. Украли, – дрожащим голосом ответила Катя, бросив быстрый взгляд на фиолетовый синяк Айнагуль, и тут же сощурилась. – Как на солнце ярко-то!

Айнагуль сняла очки с перебинтованной дужкой и подала их Кате. Вытащила из кармана коляски две детские бутылочки с молоком, одну дала сыну, вторую, открутив соску, протянула золовке. Асхатик громко зачмокал. Катя пила жадно. Из угла ее рта текла на грязную шею белая струйка.

– Нам надо уходить, – прошептала Катя, как только осушила бутылку и отдышалась.

Она попыталась натянуть рюкзак, но слабые руки не слушались. Айнагуль выхватила у нее поклажу и закинула себе за спину.

– Я бы сказала – бежать! – Айнагуль развернула коляску в сторону выхода с кладбища. – Только вот куда? В квартиру тебе нельзя, да и мне теперь тоже.

– Не знаю, но здесь я не останусь. Все, что касается квартиры, можно решить через суд, адвоката, доверенность.