Отголоски тишины

Продолжая размышлять о скрытом смысле тайного послания, я уснул. Быстро и сразу. Уснул и тут-таки получил сон, длинный, серый, мрачный, непонятный. Всю ночь меня преследовали странные личности в серых, как и весь сон, плащах с накинутыми на лицо капюшонами. Не помню почему, но в первое время я от них убегал, прятался в каких-то развалинах чего-то каменного. Большую часть сновидения они гонялись за мной, искали, звали, неслышными серыми голосами, но я прижимался к холодному камню и испугано закрывал лицо руками. Несколько раз кто-то из преследователей находил мое убежище, я громко визжал просто как ребенок увлеченный игрой в прятки, выскакивал из укрытия и с веселым криком убегал, искал новое место чтобы спрятаться.

Непонятно каким образом (да и как ему быть понятным, сон ведь!), я оказался в комнате с высоченным потолком. Я сидел на очень неудобной скамейке, за еще более неудобным столом. Наверняка была ночь, потому как сквозь узкое окошко в помещение не проникал свет. Для того чтобы я хоть что-то видел над самым столом горела длинная лучинка. Она держалась в странном приспособлении, очень напоминающем клюв цапли. Немного коптила лучина, потому по серой комнате медленно расползался непередаваемый смолистый аромат. Заполнял он каждый уголок помещения, нежил удивительными запахами. Так ярко средь серости сна всплыл в дремлющем воображении костер! Высокий шалаш, сложенный из березовых веток, вокруг и над которым колыхались языки пламени. Луг, высокие травы покачивались в отблесках огня. Так ярко, так сочно, так хотелось променять свой серый сон, на этот, цветной и яркий…

Не получилось сбежать из своего сна – занят я был. Письмом. Да, я писал под диктовку. Того, кто мне диктовал я не видел. Скорее всего, он находился у меня за спиной, а может, его и вовсе не было. В любом случае я написал не менее трех десятков строк. Нет, не каким-нибудь шифром, обычными словами, составленными из самых обычных букв самой обычной славянской азбуки. Старался, не спешил, тщательно выводил каждую буковку. На мгновение замирал, смотрел на свое творчество и удивлялся, оказывается у меня спящего почерк куда лучше, чем у меня же бодрствующего. Вот бы так наяву научиться! Или лучше не надо? Сложный вопрос…

Подчиняясь чей-то беззвучной воле, я отложил перо. Взял листик обеими руками, внимательно в него вгляделся. Каким-то чудом слова, написанные мной, распались на отдельные буквы, те закружились в танце и минутой позже перед моими глазами стройными колонками выстроились литеры. Один в один, как и в моем письме! Шесть колонок с первого взгляда бессмысленных комбинаций букв. Я схватил перо и быстро, пока чары не развеялись, начал записывать то, что видели глаза на чистый лист. Стоило мне закончить, как буквы все тем же веселым хороводом возвратились на свои законные места. Волшебство развеялось.

Кто-то громко произнес: «Вот и хорошо! Всем спасибо, а тебе, кажется, пора?». Лучина погасла. Воцарилась темнота, а с ней ночная прохлада темной комнаты. Моей комнаты, на третьем этаже в монастырской «гостинице».

Глава двадцать четвертая

Глаза медленно открылись. Мигнули. Темнота, но это неважно, я прекрасно понимал, где нахожусь – у себя в комнате. Сижу на диване, вот только не опираясь на спинку, а наклонившись вперед, будто нерадивый школьник за партой, горе-ученик, которого не беспокоит осанка. В руке у меня листик, то самое написанное тайнописью «мое» письмо. Простая бумага казалась подсвеченной, будто переливалась она, заставляя оживать то ли реальные, то ли воображаемые буквы.

Ярко вспыхнул свет, то моя рука нащупала шнурок торшера. Перемена освещения заставила закрыть глаза, но ненадолго. Подгоняло любопытство, подстегиваемое все еще не канувшим в бездну времени сном. Чуть-чуть приподнимаю веки, пытаюсь сфокусироваться на по-прежнему подмигивающем листе бумаги. Получается, вот только…

Да, я проснулся, почти проснулся, но сон не спешил покидать меня. Письмо, составляющие его буквы все еще жили своей жизнью. Они кружили перед моими глазами, вертелись, будто пытались запутать, срывались с мест, перепрыгивали друг через дружку и вдруг собрались в слова, те, в свою очередь, выстроились в предложения, вполне себе осмысленные предложения, текст письма…

В затруднительном положении я оказался, друг мой. На тебя одного уповаю, на твою лишь мудрость и рассудительность рассчитываю. Дочь известного тебе А. Не стану упоминать его имя пусть даже тайнописью, кто знает, куда это письмо попадет, в чьих руках окажется. В эти смутные времена я не могу довериться даже тем, кто обладает знаниями, позволяющими его прочесть. Так вот, дочь его вынуждена прятаться, и скрывается она за стенами нашей обители.

Спросишь, почему? Отвечу вопросом – а что мне оставалось делать? Что я мог сказать ей, молящей об убежище? Особенно после того, как кормилица, единственный близкий ей человек, умерла просто у наших ворот! Что! Что можно было сделать в такой ситуации? Как поступить? Вот и случилось, что теперь я укрываю ее, укрываю и боюсь.