Отя, тебе нравится?..(СИ)

Виктор осторожно обнял приникшего сына и поцеловал в лоб.

— Люблю, Лешенька, — ответил. — Конечно, люблю. Не собирай ничего. Давай-ка сюда мизинчик, мириться станем.

Ребенок торопливо протянул отставленный мизинчик навстречу отцовскому, и альфа и его ребенок сцепились мизинцами в замочек.

— Мирись, мирись, — выговорили старательно, хором, покачивая в воздухе соединенными руками, — и больше не дерись. А если будешь драться, я буду — щекотаться!

Перевернутый на спину Алеша счастливо запищал под прихватившими за бока мужскими, сильными ладонями, и задрыгал ножонками, завизжал, откидывая назад головенку: «ой, отя, ой, щекотно! Папа! Спасите!»

Он был такой славный, когда смеялся, гораздо симпатичнее капризничающего.

На шум прискакал выпущенный из угла Саша и присоединился к куче-мале.

Приведший альфенка Женя светло улыбался с порога барахтающимся на кровати, хохочущим мужчине и двум детям.

«Ура, мир в семье восстановлен!» — лучились подозрительно влажные глаза омеги.

====== Часть 32 ======

Магазинчик возле дома оказался закрыт, на его двери висел большой замок и на веревочке болталась табличка из фанеры, на которой было криво и небрежно, от руки, написано синим маркером: «Выходной, меня все достало. Хозяин».

Не страшно, цветы можно купить непосредственно на кладбище, пускай и с наценкой…

Первым навестили Жениного омежонка. Пока Женя, вздыхая, руками счищал с простой, без фотографии, лишь с выбитой надписью, надгробной плиты, под которой лежал его ребенок, снег, Виктор помог Алеше и Саше снять с поминального букета нежно-розовых хризантем целлофановую, шуршастую обертку и достал из рюкзака пакетики с конфетами и рисом.

— Это затем, чтобы душа маленького прилетела, с птичками, и покушала, когда мы уйдем, — объяснил ежащимся на ветру мальчикам, зачерпнув горсточку риса. — А конфетки мы положим вот сюда, прямо на камень…

Он выдал детям, каждому, немного зернышек, рассыпать, и по три конфеты.

— Можете по одной съесть, — разрешил.

После, все вместе, установили цветы в пластиковую бутылку с отрезанным горлышком и немножко постояли молча. Женя не плакал, но глаза у него были влажные.

— Оставьте меня с НИМ наедине на несколько минут, — попросил омега, старательно пряча от Виктора и сыновей побледневшее лицо. — Пожалуйста.

Пожелание омеги уважили. Женя простоял, мысленно разговаривая с душой покойного, недолго, мальчики не успели соскучиться и замерзнуть. Он вышел к ждущей на дорожке семье через калиточку окружающей могилку оградки, промокая рукавом ресницы, и выговорил сдавленным голосом:

— Теперь к Вале.

Здесь памятника не было — ведь со дня похорон Алешиного папы минуло меньше месяца. Только крашеный голубой, масляной краской, крест с привинченным к нему фото светло улыбающегося в объектив, совсем юного, каштанововолосого омеги, под снимком — табличка: фамилия, инициалы, даты рождения и смерти через черточку. Свежий земляной холмик и положенные у основания креста венки выбелил снег.

Пусто, ни оградки, ни скамеечки. И, выделяющимся на снегу ярким пятном, две живые, пурпурные розы в стеклянной банке, не успевшие схватиться по лепесткам морозцем, принесенные явно сегодня.

Николай приезжал с утра пораньше. Больше некому — не Валины же предатели-родители озаботились.

Виктор заметил и еще кое-что, заставившее его сердце забиться сильнее — обвернутую вокруг банки неширокую, кожаную, черную полосу с блестящими металлическими заклепками. Ошейник саба, почетный знак статуса “при”.

Что ж, каждый признается умершим в чувствах, как умеет. Полюби Валя Ника, а не Виктора, наверняка, обрадовался бы при жизни этому подарку, и носил украшение с гордостью. Не Виктору судить об отношениях, которых он, убей Бог, не понимал.

Алеша подал развздыхавшемуся, мучимому сожалениями о прошлом отцу приготовленный для папы букет из восьми крупных, белых роз. Пока альфа освобождал цветы из упаковки, омежонок прижал губы к его уху и прошептал:

— Это хорошо, что папу закопали глубоко и надежно. Теперь никакие ебучие ангелы его не заберут, даже в течку. Он будет только наш, твой и мой. Будем семья.

Виктор поперхнулся слюной и закашлялся. Ругать малыша сейчас за произнесенное им матерное слово мужчина не мог — совесть не позволяла. Ведь омежонком двигали лучшие побуждения и искренняя забота о папе. Счастье — Женя как раз отлучился с Сашей отлить и не услышал, непременно прочитал бы нотацию.

— Шшшшш, сыночек, — тоже тихо, шепнул мужчина в ответ, прочистив горло. — Ругаться не нужно. Давай-ка мне сюда цветы, и доставай нам из рюкзака конфетки. И рис доставай — насыпем. Пусть порадуется.

Подбежавший Саша протянул ладошку за своей порцией поминальных зернышек и получил горсточку.

— Леш, — альфенок плотно зажал рисинки в кулачке и замахал им, затыкал возбужденно в сторону кустов у соседней могилки. — Синичка! С ней душа твоего папы! Кинь ей рисинок, срочно!

Он бросил рис веером, Алеша последовал примеру названного брата и друга.