…Он ехал по ночному Бульварному кольцу и наслаждался плавным ходом машины, которая словно венецианская гондола неторопливо плыла по мягкому от летней жары асфальту. Он опустил все стекла, и теплый городской бриз ворвался в салон, наполнив его музыкой ночной Москвы. Музыкой, в которую помимо явно слышимых аккордов автомобильных клаксонов, тяжелых басов далекой стройки, жужжания троллейбусов и шелеста листвы сотен деревьев-долгожителей Бульварного кольца вплеталась сложным многоголосием партия тысяч любящих человеческих сердец. Любящее сердце никогда не спит. Герман слышал ее, эту неслышимую в обыденности музыку любви, потому что и его сердце в ту ночь было настроено на одну волну с этими вечно не спящими поющими голосами…
Правила активной обороны
Он приехал на работу к восьми утра, раньше обычного. Милиционер, сидящий в маленькой будке при въезде на служебную стоянку, лихо откозырял ему и сыграл роль парковщика, встав впереди «AUDI» и показывая с помощью разведенных рук расстояние между низким бампером и бордюром. Герман с нарочито озабоченным видом вылез из салона, пожал милиционеру руку. Тот задержал его первой из тысяч колкостей, которые начали поражать Германа с того момента, как он переступил порог офиса.
– Махнул не глядя? – насмешливо спросил милиционер. Эта фраза была так же предсказуема, как и следующая: – Это за какие же заслуги у нас такие машины раздают?
Герман мимолетом вспомнил Калугина, но у него было еще много сил для того, чтобы парировать этот, в общем-то, самый безобидный из сегодняшних и всех последующих выпадов:
– Это только героям капиталистического труда выдают. По открыткам.
Милиционер, который был постарше Германа и, конечно, помнил советскую систему распределения автомобилей по открыткам, которые приходили «очередникам» и те с радостными воплями неслись в автомагазин за какими-нибудь «Жигулями», оценил шутку и громогласно расхохотался. Герман поспешил проскочить мимо него.
Все немногочисленные пока обитатели офиса уже каким-то образом узнали о приобретении Геры и провожали его откровенно завистливыми, а порой даже открыто враждебными взглядами. Особенно это касалось лемурийцев, которые в силу национальной особенности всегда были людьми очень прямолинейными и не умели так скрывать свои эмоции, как наши граждане, которые делали это с искусством профессиональных лицедеев, а вернее, лицемеров.
К десяти часам утра весь офис гудел, как подземный секретный завод, все станки которого были настроены только на одну программу: обсуждение черной красавицы, стоящей на стоянке. Геру поздравило несколько человек, при этом их лица были перекошены гримасой ненависти, тщательно выдаваемой за дружелюбие. Одна известная офисная Мессалина по имени Саша Марченко, тайно живущая с одним из лемурийских начальников, о чем знал решительно весь офис, подошла к Гере и прокуренным голосом, который она считала, видимо, безумно сексуальным, произнесла ожидаемую фразу:
– Герочка, поздравляю, тачка шикарная. Ты ее с новья брал или юзаную?
Гера ненавидел эту Сашу даже больше, чем всех остальных своих коллег. Она напоминала ему его собственное уродливое отражение в кривом зеркале.
– Саша, я не люблю юзаные машины так же, как и юзаных не пойми кем женщин.
Марченко, казалось, потеряла дар речи, и Герман понял, что нажил только что мстительного врага. Она искусственно улыбнулась: буквально «сделала» улыбку на лице, при этом глаза ее горели желтым огнем загнанной в угол кошки. Саша ничего не сказала и демонстративно направилась прямо в кабинет Мурды с целью, как она всегда выражалась, «довести до руководства все тонкости и реалии российской действительности». Саша для лемурийцев давным-давно была «своей», они передавали ее друг другу, как переходящий в первобытном племени от отца к сыну каменный топор. Когда у очередного любовника заканчивался контракт и он был вынужден вернуться на историческую родину к жене и детишкам, этот добродушный и не жадный для друзей лемуриец от души рекомендовал Сашу своему преемнику. Поэтому и в кабинет Мурды она всегда заходила когда хотела и в обход всяких правил, без доклада.
Гера почувствовал, что перегнул палку и вообще сделал ошеломляющую глупость, приехав на этой машине на работу. Зависть, казалось, висела в воздухе, и ее дым был гуще, чем табачный перегар курилки в аэропорту Домодедово. Завистью пахло даже из стоявшего на его столе монитора. Он еще раз вспомнил Калугина, чертыхнулся про себя и стал собираться на еженедельное совещание, которое каждый понедельник проводил Мурда. Но совещание все никак не начиналось. Мурда не выходил из своего кабинета. Так прошло минут десять. Наконец дверь распахнулась: на пороге стояла Марченко, и вид у нее был крайне удовлетворенный. Проходя мимо стола Германа, она как бы невзначай бросила:
– Тебя шеф вызывает.