Откровение

Зелень пахла свежестью и необыкновенной чистотой. На листьях ещё вздувались капельки росы, хотя утро давно миновало, ни тли, ни гусениц, лишь худые поджарые муравьи носятся стремительно и ошалело, сяжки так и секут воздух. Олег задержался на миг, не в силах понять, чем же питаются бедные насекомые, проследил взглядом за цепочкой толстых, с раздутыми брюхами. Наверху, где кора потоньше, самые сильные прогрызли кожу, там выступил сок, и муравьи припали как поросята к матке, пили жадно и торопливо, не давая перелиться через край и течь по ветке на землю.

— Все равно глупо, — пробормотал он.

— Что? — не понял Томас.

— Я говорю, муравьи, как и люди, всё едят. Кроме травки и ягод, им бы и мяса… Нет, недосмотр. Нет-нет, сэр Томас, я не заговариваюсь. Вот там впереди что-то хлопнуло! По-моему, крыльями…

Томас не успел вспылить, муравьи, видите ли, не тем питаются, а что сами не ели сутки, впереди в самом деле из-за угла мелькнуло белым. Словно ветерок колыхнул краем одежды. Стиснул зубы, потом рассчитается, медленно начал продвигаться за кустами.

С той стороны в самом деле оказались ворота — тяжёлые, широкие. С навесом, чтобы переждать дождь, хотя какой дождь на седьмом небе… а может и бывает, Всевышний может любить дождь, почему нет, ручки из чистого золота, блестят. По обе стороны стоят, как две белые статуи, серафимы с огненными мечами. Томас заметил под белыми хламидами добротные доспехи, похоже, миланской работы, лёгкие и удивительно прочные. Сапоги скорее парадные, для верховой езды непригодные, каблуки высоковаты, за стремя будут цепляться, а голенища приспущены, что мешает и при ходьбе.

— Опять драться? — прошептал Томас. — Не будет мне вовек прощения…

— Отступишь?

— Ты что? — удивился Томас. — Сам же говорил, что за красивую женщину… А тут не просто красивая, тут Ярослава!

Он поперхнулся, попятился в кусты. По усыпанной золотым песком дорожке навстречу шло, пока что не видя их, массивное животное ростом с раскормленного теленка, с оранжевой шерстью, сплошь усыпанное круглыми, как у совы, глазами, только с длинными ресницами, человечьими веками. Глазами покрыты морда, бока, спина, ляжки, вплоть до копыт. Увидев копыта, Томас перевёл дыхание, уже знал, что любой зверь с копытами разве что лягнёт, но уж не кинется и не покусает.

— Что это? — спросил он поражённо.

— Кто из нас христианин? — огрызнулся Олег. Он дернул Томаса вглубь кустов, и животное медленно прошествовало мимо. Пахнуло слабым ароматом мускуса и чесночной колбасой. — Это… как их… помесь престола с властями. Только чего они здесь? Я уж подумал было, что ислам отвоевал у твоих христиан эти земли. Ты можешь пробежать во-о-он до тех кустов, без своего конского топота?

Томас обиделся:

— Я смогу, но эти всё равно увидят?

— Хрен они увидят.

Олег пошарил под ногами, Томас видел, как из его ладони выскользнуло что-то сверкающее, на той стороне колыхнулись ветви, стражи немедленно повернулись в ту сторону, вытянули шеи. Томас сорвался с места, с похолодевшим сердцем помчался через открытое место, чувствуя себя не просто голым и беззащитным, но со снятой кожей, клятвопреступником и святотатцем, хуже сарацина.

Глава 11

Затаившись за створками ворот, Томас с бешено бьющимся сердцем ждал, обливаясь жарким потом. По ту сторону ворот опять шелестнули ветви, потом словно бы стражи переступили с ноги на ногу… или сдвинулись в сторону посмотреть, Томас затравленно ждал, только сейчас ощутил во всей полноте свое святотатство, богохульство, пренебрежение святынями, архипреступность…

Но мимо прошмыгнуло серое, он ощутил запах кислой псины, и, встрепенувшись, душа вскинула его на ноги, заставила догнать калику. Они пробежали на цыпочках уже вдоль внутренней стороны ограды. Томас прошептал в бессильном страхе:

— Нас же видно из окон хеха… небесного дворца!

— Видно, но не видят, — буркнул Олег.

— Как это?

— Когда размышляешь, сэр Томас, то не видишь, что ешь, во что одеваешься, с кем спишь, кто перед тобой скачет…

Они перебежали к мраморным ступеням, настолько широким, что нужно три длинных шага, чтобы достичь следующей. Томас сжимался от грохота своих гремящих шагов, будто всё ещё в каменоломне крушит молотом стену. У величественных врат, украшенных золотом и драгоценными каменьями, высился широкий в плечах шестикрылый серафим. Ноги расставил, огненный меч на плече. Белоснежная туника распахнулась на груди, открывая стальные доспехи дивной работы, от совершенства которых у Томаса защемило сердце. Лицо было надменное, а когда вперил грозные очи в набегающих пришельцев, Томас содрогнулся, будто поражённый молнией.

Пурпурные веки поднимались все выше, открывая невиданные оранжевые глаза цвета расплавленного золота, Томас остановился, перестал дышать, в душе возникла щемящая тоска, понял, что никогда не сможет не то, что причинить вред этому небесному существу, но даже оскорбить словом, взглядом, дыханием…

Голос серафима прозвучал как серебряные фанфары, которыми возвещают о начале королевского турнира:

— Кто такие?