Откровенные

Марья Евграфовна слушала брата с недоумением. Как он равнодушно отнесся к ее исповеди! Какие у него странные взгляды на правду и как он странно говорит о Павлищеве!..

И брат ее становился еще непонятнее для простодушной Марьи Евграфовны. И инстинкт ей подсказывал что-то страшно жестокое, холодное и безотрадное в его словах.

Наконец, она спросила:

— Что ж, советуешь ты написать Павлищеву!

— Поручи мне сходить и переговорить с ним, Маша. Поверь, что я не унижу твоего самолюбия… И его ничем не оскорблю. Я буду лучший посредник. А кстати и познакомлюсь, с ним. Это для меня очень важно… Согласна? А я почти уверен, что Павлищев что-нибудь сделает для нашего герцога…

— Почему ты думаешь? Ты веришь, что он еще не совсем скверный человек? Не правда ли?

— Нет, Маша, я просто думаю, что он трус! Бугаев не даром предлагал тебе шантаж. Эта каналья понимает людей, хотя и не умеет ими пользоваться, да и сам слишком глуп со своими «патриотическими убеждениями»… Он уж мне успел рассказать у подъезда о своей неудаче у Павлищева! Ну, до свидания. Завтра же я буду у Павлищева.

И Марк, пожав руку сестры, ушел, оставив бедную Марью Евграфовну в каком-то странном настроении подавленности и духовного одиночества.

«Что за странный человек этот Марк!» — подумала она невольно после его ухода.

VI

Марк рано остался круглым сиротой. Отец его из штундистов, сперва прасол и потом хлебный комиссионер, человек умный, решительный и энергичный, почитывавший книжки и мечтавший дать сыну образование, разорился на какой-то спекуляции перед внезапной смертью и оставил детей — девочку и мальчика — совсем нищими. Небольшой домишка и кое-какое имущество было продано за долги. Мать, дочь мелкого чиновника в захолустном городке на юге, умерла за год до мужа. Положение сирот было критическое. По счастью, нашлись сердобольные родственники, взявшие детей на попечение. Девочка попала к тетке, а мальчик — к дяде, брату матери, чиновнику полицейского управления в губернском городе, человеку очень способному, но горьчайшему пьянице и взяточнику.

Десятилетний Марк был помещен в гимназию, благодаря настояниям дяди и после большой стычки, которую он выдержал со своей женой, дамой весьма решительного характера и далеко не мягкой. Понятливый и умный мальчик учился превосходно и скоро сделался первым учеником. Серьезный и рассудительный не по летам, он как-то держался особняком от товарищей и ни с одним из них не водил дружбы. Ни с кем, впрочем, и не ссорился. Его не особенно любили в гимназии, но уважали и даже несколько побаивались. Он был здоровый, сильный мальчуган и обиды никому не спускал.

Жизнь у дяди была для мальчика самая тяжелая и обидная, и он постоянно чувствовал свое сиротство и горечь чужих хлебов. Тетка положительно возненавидела Марка и отравляла его существование. Еще бы! И без того своя семья была не маленькая — трое детей — и кое-как перебивалась на маленькое жалованье да на грошевые взятки, которые брал, по мере возможности, муж, а тут еще прибавился новый рот! Было от чего возмутиться женщине, у которой и о своих-то детях забот было много, а теперь пришлось еще заботиться о чужом, благодаря глупости мужа, пожелавшего взять племянника.

И Марка держали, что называется, в черном теле. Ему отвели помещение в каком-то темном чуланчике, где он спал на жестком тюфяке, без белья, под тонким дырявым одеялом; ему за обедом давали куски похуже, тетка то и дело посылала его с поручениями, бранила его, упрекала и, случалось, взбешенная, колотила. Мальчик терпел, казалось, безропотно и только становился еще угрюмее и сосредоточеннее в себе, по-временам как-то смотрел на тетку и перед сном, лежа в своей каморке, нередко подолгу думал о своем положении и потихоньку плакал. Плакал и мечтал о том, как бы уйти от тетки и не жить на чужой счет. Эта дума гвоздем засела в его голову, а в сердце зрела ненависть.

Из гимназии Марк возвращался почти всегда в нервном настроении, ожидая какой-нибудь неприятности. В этом маленьком домике, окруженном садиком, на краю города, у спуска к реке, — в котором семья дяди занимала три комнаты, почти постоянно стоял кромешный ад. Ругань и крики не прекращались, особенно по будним дням, когда воевала тетка, не встречая никакого противодействия.

То она бранилась с кухаркой, то кричала на детей, то делала за обедом мужу сцены ревности и, не стесняясь присутствием маленьких детей, допрашивала, где этот «подлец» вчера пропадал всю ночь, с какой «шлюхой», то упрекала его за то, что он «рохля», не умеет пользоваться доходами, как умеют другие (шли указания на других), и не заботится о ней и о детях, причем в конце-концов называла мужа мерзавцем и пьяницей и грозила, что она «бросит все» и уйдет… «Не-бойсь, есть люди, которые обо мне позаботятся!» — загадочно намекала она.