Открытие

Задумаемся мы над тем, что жизнь сложна, а мы вроде бы как попрятались в ее теплом подкладе. И держат нас для замазывания всяческих щелей, чтоб не выпячивались кирпичи да не бросались в глаза обшарпанные стены старых домов.

Особенно эта мысль стала давить нас после обдирки на храме Богоявления. Стоял он много лет полуразрушенный, бочки в нем хранились, ящики, толь... Да вдруг решили его подновить и отдать конторе «Водоканализация».

Для нас такой оборот не впервой: храм так храм. Принялись мы за обдирку, а из-под штукатурки нижний слой покрепче — не отодрать. Да расписана стена красками. Не то что наш накат с цветочками — настоящая картина во всю стену: складки одеяний переливаются, босые ноги, крест в землю вбит... Аж мороз по коже проблукал, будто с привидением столкнулись мы нос к носу.

«Фреска, — определил Максимыч. — Хорошей сохранности. Стопори работу, парни! Будем докладывать начальству».

Стал наш Максимыч приводить разное начальство к фреске. Судили они, рядили, к стене присматривались, принюхивались, а потом руками в разные стороны: «Надо обдирать — «Водоканализации» позарез помещение нужно».

И вот отправились мы на берег нашего искусственного моря. Чтобы отойти малость от совестливых мыслей, забыться чуток за рыбалкой и собраться с духом перед штурмом старинной той фрески в Богоявленском соборе.

— Станция Ельцовка! — объявил по радио водитель электрички, и мы пошли теснить толпу на выход.

Не больно-то сладко достается выезд в электричке летом: попадешь в нее штурмом, вываливаешься на чьих-то боках и спинах. Хорошо — места у нас много. Вроде большая толпа высыпала из электрички на перрон, а за домиками Ельцовки все рассосались по дорожкам, тропкам и кустам. Самые нетерпеливые на ближних полянках перекусить устроились, кто повыдержанней, к морю потянулись.

Нам с бреднем, ясная сила, в самый притык залива надо уходить: от людей подальше. Туда рыбинспекция не заглядывает — мелко для моторных лодок, а рыбешка стаями греется в мелких заливушках.

В общем, дальше всех нам топать. Но по таежной дорожке одно удовольствие. Птицы перепархивают с дерева на дерево, бурундук шкворчит на пеньке, и запах свинячьего багульника перешибает все городские душки, осевшие в ноздрях. Далеко за спиной остался город со всеми своими делами, семейными заботушками и бесхозной фреской.

— Хорошо-то как, господи, — выразил общее настроение Максимыч. — Никакого тебе подотчета, ни нарядов закрывать, ни через совесть переступать!

Он лихо засвистал туристский мотивчик, подбросил на спине рюкзачище с бреднем и поскакал дальше молодым козлом. На наших лицах тоже разошлись все набряклости, заулыбались парни по-ребячьи, вызолотилась у них кожа от солнечного наката по природному трафарету.

А к заливу подошли, совсем наши парни расшалились. Посбрасывали одежонку, забегали по лугу, забрыкали ногами.

— А ну, за работу! — зычным баском окрикнул бригаду Максимыч. — Трое на бредень, двое на загон, остальные костер разводить, обед готовить!

Все с шутками, подначками, шлепками кинулись исполнять распоряжение старшего. Кто помоложе — на бредень. Кто постарше, ревматизма боится — хлопотать у костра.

Я люблю тебя, жизнь!..

Через четверть часа потянуло дымком по поляне, а в заливе захлюпала вода — это загонщики погнали в растянутый бредень рыбьи стайки.

Пока закипала вода в котле, чистилась картошка и готовилась закуска, посинелые рыболовы принесли полиэтиленовый мешочек окуней, сорожек и щук-травянок. Наскоро выпотрошив рыбу, мы бросили ее в котел. Сами сели за клеенку, на которой высилось три бутылки водки в окружении пучков черемши, колесиков колбасы, кусочков плавленого сыра, банок с охотничьим салатом и хеком серебристым в томате.

— Наливай, Кеша! — предложил Максимыч. — Пора согреть душу.

Кешка Жук, рыжий и верткий маляр, прикипевший к нашей бригаде после службы в армии, не заставил повторять предложение. Ловко отхватил зубами жестяные нашлепки, разлил по стаканам горючку и первый взметнул свой «граненыш» над клеенкой с походными яствами.

— А хлеб нарезать забыли, — заметил Максимыч. — Как без хлеба?

Кешка хлопнул себя по лбу, отставил стакан и начал рыться в своем рюкзаке. Он вынул батон, пощупал его, потом колотнул о пенек.

— Вот хитрованистая баба у меня, — объявил он, — подсунула батон месячной давности! Мол, слопаете там все. А что без зубов возвращусь, на это ей начхать!

— Даже лучше — беззубый, девахи заглядываться не будут, — подначил Максимыч.

— Дома меньше съешь!

— Зубатиться не будешь!

— Мясом кормить не надо!

Кешка слушал артельщиков с веселой ухмылкой, скалил ядреные зубы и требовал:

— У кого жены заботливей, выкладывай!

Увидев, что Максимыч достал румяный калач, Кешка свистнул и швырнул батон в воду. Посмеиваясь над Кешкиным удальством, все потянулись за стаканами, чокнулись и выпили. Пожевали закуску, похвалили калач и загомонили, перебивая друг друга. И не заметили, как на поляне появился еще один человек.

Обнаружил этого пришельца Кешка. Он потянулся к костру снять котел с бурлящей ухой и вдруг замер.