Открытие мира (Весь роман в одной книге)

Никто не отозвался, лишь с крыльца казенки которая‑то мамка сердито крикнула:

— Девок на окопы берите!.. Женихов нету, все равно перестарками останутся, вековушами… Кобылы гладкие, хоть запрягай в телегу!

В иное время это вызвало бы смех, шутки, а нынче и не улыбнулся никто. Колыхнулись немного бабы и замерли. Заливался, захлебывался тонким плачем маленький на деревянных руках Катерины Барабановой.

— А извините мою глупость, дозвольте спросить, — обратился Никита Аладьин, поворачивая к столу нитяную бороду и шурясь то ли от солнца, падавшего ему в лицо, то ли от усмешки. — Не пойму, такой дурак: зачем рыть окопы в тылу, коли мы вскорости, как вы сказали, господин начальник, распатроним немца?

— Не твоего ума дело — с! — подпрыгнул писарь.

— А не нашего ума — и соваться нам нечего, — глухо, как‑то сразу дружно заговорили между собой мужики. — Окопы выроешь, да в них и останешься, засядешь насмерть.

— Прежде освидетельствовать, к доктору надо — тка. Впору в гроб ложиться, а не окопы рыть!

— Известно — моблизация. Окопы — сбоку припека, заманивают деньгой.

— Верно! Дадут Ипату со штыком лопату.

— Нету нашего согласья!

Побагровев, усастый обронил клетчатый платок.

— Что за чепуха? Какая мобилизация?

— Мужички! Слушайте, что вам говорят! — бил кулаком по столу писарь. — Помолчите — с, мужички!

Но молчать уже никто не хотел. Сход зашумел, закипел, как хорошая ярмарка. Шуркины уши не успевали всего ловить. Не хватало глаз следить за всем и все примечать.

Мужики выздоровели, не кашляли и не охали, они кричали, не слушая военного и писаря, перебивая друг дружку. Каждый не желал ничего знать, кроме того, о чем он сам кричал. Даже Устин Павлыч пристал к мужикам, чего с ним отродясь, наверное, не бывало. Многие повскакали с бревен. Скоро ввязались в крик бабы, покинув крыльцо казенки, и Шурке стало попятно: приезжим не сладить со сходом, придется садиться в тарантас и уезжать с пустом.

Это его и огорчало, и против воли веселило. Хоть и жалко, что не идут мужики окопы рыть, все‑таки здорово они за себя стоят. Попробуй‑ка тронь их — вон какая силища, никто с ней не совладает! Старикашка кучер догадался о том раньше своих седоков, перестал дремать, уж подтягивает подпругу у коренника, отвязывает от качелей ременные вожжи.

Эх, кабы эту силищу да на германцев повернуть! Не устояли бы, конопатые, нет, тогда бы и окопы рыть не надо. Как же мужики не понимают этого?

Мужики и бабы понимали другое, кричали — твердили свое, пустячное, как поначалу казалось Шурке.

Без керосина, почитай, живем, ровно слепые кроты. Господу богу лампадку и то зажигаешь с оглядкой. Перед святым образом жадничаешь, видано ли?! Что тут баять, забыли, каков он, скус чаю — сахару. На кредитке хваленой аж замок вешай — пустые полки в магазине, мыши и те перевелись… Да ладно, леший с ним, с сахаром, отвыкли, а вот без соли каково? Хлебни попробуй… А — а, пропади ты все пропадом, глаза не глядят! Печь топить — беги к соседке, занимай огня. Скоро мужики лбом будут искры высекать, прикуривать от пальца!.. Не от наших ли бычков да ягнят ряшка‑то у тебя лопается? Как же, фронту, солдатам! Мужья нам из окопов пишут другое… Стало, ваше благородие, последнего мужичка из деревни подметаете вчистую? Ай, до — ожили!.. Каюк! Чтоб вам ни дна ни покрышки!

Гомон, крики нарастали. Мужики и бабы лаялись не между собой, как всегда бывало на сходках, они лезли к столу, обступили усастого и писаря. Не слышно стало кваканья и трубенья — кричал, гневался один многоголосый человек.

Шурка этому бы не удивился, если бы на сходе была Марья Бубенец. Она постоянно звенела за всех колоколом. Но Марьи не видно, а уши хоть затыкай. Два человека, которые, как заметил давно Шурка, постоянно жили в каждом мужике и бабе и очень были похожи на его добрую, верившую в хорошее мамку и на раздражительного, не признававшего ничего, кроме плохого, отца, эти два споривших всегда между собой человека — исчезли. Вместо них в каждом мужике, в каждой бабе торчал сейчас другой, неведомый Шурке, сильный и смелый человек, и он‑то многоголосо, властно шумел на сходке. Шурка залюбовался этим новым человеком.

Нет, это не ярмарка и не пустячное. Что же это такое? Уж не сыскалась ли Праведная книга? Может, прочитали ее мужики и научились жить по правде? Гляди‑ка, словно запруда прорвалась, хлынула вода — не удержишь.

Но ведь все, о чем кричат на сходе, известно давным — давно. Отчего же так взорвало нынче баб и мужиков? Да не случилось ли чего в селе?

Он приподнялся на изгороди, огляделся.