В последующие несколько десятилетий о Гумбольдте не забывали. 14 сентября 1869 г. десятки тысяч людей торжественно отмечали его столетие со дня рождения по всему земному шару: в Нью-Йорке и Берлине, Мехико и Аделаиде и других несчетных городах. Через двадцать с лишним лет после смерти Гумбольдта Дарвин по-прежнему называл его «величайшим из когда-либо живших ученых-путешественников»{1808}
. Дарвин никогда не переставал использовать книги Гумбольдта. В 1881 г., в возрасте 72 лет, он снова взял третий том «Личного повествования…». Дочитав книгу, Дарвин написал на задней странице обложки: «Закончил 3 апреля 1882 г.»{1809}. Через 16 дней, 19 апреля, он умер.Трудами Гумбольдта восхищался не один Дарвин. Гумбольдт посеял семена, из которых выросли новые науки{1810}
. Гумбольдтовская концепция природы также распространилась по множеству дисциплин – в искусства и литературу{1811}. Отзвуки его идей слышны в стихах Уолта Уитмена и в романах Жюля Верна. В 1934 г. Олдос Хаксли ссылался на его «Политический очерк о королевстве Новая Испания» в своей книге о путешествиях «За Мексиканским заливом», в середине ХХ в. его имя звучало в стихах Эзры Паунда и Эриха Фрида. Через сто тридцать лет после смерти Гумбольдта колумбийский писатель Габриэль Гарсиа Маркес воскресил его в романе «Генерал в своем лабиринте» – вымышленном описании последних дней жизни Симона Боливара.Для очень многих Гумбольдт был, как выразился король Пруссии Фридрих Вильгельм IV, попросту «величайшим человеком со времен Потопа»{1812}
.21. Человек и природа
Когда в Соединенные Штаты пришла весть о кончине Гумбольдта, Джордж Перкинс Марш ехал из Нью-Йорка домой в Берлингтон, штат Вермонт{1813}
. Через две недели, 2 июня 1859 г., 58-летний Марш не присутствовал на траурном заседании, посвященном памяти Гумбольдта, в Американском географическом и статистическом обществе (American Geographical and Statistical Society) на Манхэттене, членом которого являлся{1814}. Он так зарылся в свою работу в Берлингтоне, что, как сам писал другу, превратился в «тоскливейшего сыча в христианском мире»{1815}. При этом он оказался без средств и был вынужден работать сразу над несколькими проектами{1816}. Он подготовил серию лекций по английскому языку, которую несколько месяцев читал в Колумбийском колледже в Нью-Йорке, составлял доклад о железнодорожных компаниях в Вермонте, сочинял пару стихотворений для включения в антологию, писал статьи в газету{1817}.Он вернулся из Нью-Йорка в Берлингтон, по его словам, как «беглый заключенный в свою камеру»{1818}
. Склонившийся над горами бумаг, книг и рукописей, он с трудом отрывался от своих занятий и редко с кем разговаривал. Он писал и писал «изо всех сил», находясь лишь в обществе своих книг{1819}. В его библиотеке было 5000 томов со всего мира, и одна ее секция была посвящена Гумбольдту{1820}. По мнению Марша, «немцы сделали для расширения границ современных знаний больше, чем весь остальной христианский мир вместе взятый»{1821}. Марш утверждал, что немецкие книги «бесконечно превосходят все остальные»{1822}, а венцом этого великолепия считал публикации Гумбольдта. Его воодушевление Гумбольдтом было так велико, что он пришел в восторг, когда сестра его жены вышла замуж за немца, врача и ботаника Фридриха Вислисенуса{1823}. Как же не восторгаться, если Вислисенус был упомянут в последнем издании гумбольдтовских «Картин природы»! Его качества как супруга отступали, видимо, на второй план.Марш мог говорить и читать на двадцати языках, включая немецкий, испанский и исландский{1824}
. Он подхватывал языки, как другие – книги. «Зная датский и немецкий, можно за месяц выучить нидерландский», – утверждал он{1825}. Немецкий был его любимым языком, и он часто вставлял в свои письма немецкие словечки, используя вместо «газет» –Джордж Перкинс Марш
Гумбольдт был, по словам Марша, «величайшим жрецом природы»{1827}
, ибо понял мир как взаимосвязь человека и природы – связь, которая будет пронизывать творчество самого Марша, собравшего материал для книги, объяснявшей, как человечество погубило среду обитания.