Открытие природы

Гумбольдт перебегал от одного человека к другому – политики, ученые и «значимые вельможи»{1129}. В Королевском обществе Гумбольдт встретил своих давних друзей Джона Гершеля и Чарльза Бэббиджа{1130} и посетил встречу, на которой один из приятелей продемонстрировал десять карт, бывших частью нового атласа Индии, заказанного Ост-Индской компанией, – болезненное напоминание Гумбольдту того, чего он лишается. Он обедал с Мэри Сомервилл[28]{1131}, одной из немногих в Европе того времени женщин, всерьез занимающихся наукой, побывал у ботаника Роберта Брауна в саду Кью к западу от Лондона. Браун исследовал Австралию в составе экспедиции Джозефа Бэнкса, и Гумбольдту было любопытно услышать об австралийской флоре.

Кроме всего прочего, Гумбольдт был приглашен на изысканный прием в Королевской академии и отужинал со своим давним знакомым Джорджем Каннингом, всего две недели назад ставшим британским премьер-министром{1132}. На ужине у Каннинга Гумбольдт с радостью приветствовал своего старого вашингтонского друга Альберта Галлатина, назначенного теперь американским посланником в Лондоне. Только внимание британской аристократии раздражало Гумбольдта. Париж был сонным городком по сравнению с его здешними «мучениями»{1133}, как писал он другу, жалуясь, что его рвут на части. В Лондоне, сетовал он, «каждый начинал со слов: вы не уедете, не побывав в моем загородном доме, это каких-то сорок миль от Лондона».

Но самый запоминающийся день Гумбольдт провел не с учеными или политиками, а с молодым инженером Изамбардом Кингдомом Брюнелем, пригласившим его полюбоваться строительством первого тоннеля под Темзой{1134}. Решение прорыть тоннель под рекой было дерзким и опасным, такое еще никогда никому не удавалось.

Условия строительства около Темзы были самыми неудачными: речное русло и грунт под ним были сложены из песка и мягкой глины. Отец Брюнеля Марк придумал оригинальный способ рытья тоннеля: чугунный щит в высоту и ширину тоннельного проема. Вдохновленный корабельным червем, пробуравливающим самые твердые доски защищающей его голову раковиной, Марк Брюнель соорудил огромное устройство, позволявшее копать туннель, одновременно подпирая потолок и не давая сползать мягкой глине. По мере того как рабочие двигали перед собой металлический щит под речным руслом, они клали позади себя кирпичную стену. И дюйм за дюймом, фут за футом тоннель медленно удлинялся. Работа началась два года назад, и ко времени приезда Гумбольдта в Лондон люди Брюнеля добрались до половины 1200-футового тоннеля.

Работа была опасна, и дневник Марка Брюнеля был полон тревожных мыслей и заключений: «день за днем нарастает беспокойство», «с каждым днем все становится хуже» или «каждое утро я говорю: начался новый день опасностей»{1135}. Его сын Изамбард, назначенный «инженером проекта» в январе 1827 г., в возрасте 20 лет, бросил свои безграничную энергию и дерзость на этот проект. Но работа была напряженной. В начале апреля, незадолго до приезда Гумбольдта, в тоннель стало просачиваться все больше воды, и Изамбарду приходилось держать на ее откачке сорок человек, чтобы не допустить затопления. Марк Брюнель не забывал, что «над головами у них глинистый ил», в любой момент грозивший тоннелю обрушением{1136}. Изамбард захотел независимо проинспектировать стройку и позвал Гумбольдта присоединиться к нему. Гумбольдта не волновала опасность: это было слишком захватывающе, чтобы пропустить. Он также надеялся измерить давление воздуха на дне реки, чтобы сравнить его со своими наблюдениями в Андах.

26 апреля корабельный кран опустил в воду огромный металлический водолазный колокол весом почти две тонны. Поверхность реки наполнилась лодками с любопытными, наблюдавшими за тем, как водолазный колокол с Брюнелем и Гумбольдтом внутри опустился на глубину 36 футов. Воздух поступал по кожаному шлангу, вставленному в верхушку колокола; два иллюминатора из толстого стекла позволяли смотреть в мутную речную воду{1137}. По мере спуска Гумбольдт начал чувствовать почти невыносимое давление на уши, но через несколько минут он к нему привык. Они надели толстые плащи и смахивали на «эскимосов», как писал Гумбольдт в Париж Франсуа Араго{1138}. На дне, где под ними пролегал тоннель, а сверху была только вода, было устрашающе темно, если только не считать слабый свет их фонарей. Они провели под водой сорок минут, но, когда они поднимались, изменяющееся давление воды вызвало разрыв кровеносных сосудов у Гумбольдта в носу и в горле. Сутки после этого он плевался и сморкался кровью, как при восхождении на Чимборасо. Брюнель избежал кровотечения, замечал Гумбольдт и шутил, что кровотечение, похоже, «привилегия пруссов»{1139}.

Через два дня тоннель частично обвалился{1140}, а потом, в середине мая, дно реки над тоннелем полностью рухнуло, образовав огромную дыру, в которую хлынула вода. Как ни странно, обошлось без жертв, и после ремонта работы продолжились. К тому времени Гумбольдт уже покинул Лондон и прибыл в Берлин.