Открытие природы

Северная Америка тоже не вызывала у Гумбольдта сильного оптимизма. Со смертью в один и тот же день – 4 июля 1826 г., в пятидесятую годовщину Декларации независимости, – Томаса Джефферсона и Джона Адамса не осталось в живых никого из отцов-основателей. Гумбольдт неизменно восхищался Джефферсоном, участвовавшим в рождении великой страны, но не переставал сожалеть о том, что для отмены рабства было сделано недостаточно. С принятием конгрессом США в 1820 г. миссурийского компромисса для рабовладельцев открылась другая дверь. По мере расширения республики и основания и вхождения в нее все новых штатов разгорались горячие дискуссии о рабовладении. Гумбольдт был разочарован тем, что миссурийский компромисс позволял новым штатам, расположенным южнее 36° 30' северной широты (примерно там пролегала граница Теннесси и Кентукки), сохранять у себя рабовладение. До конца жизни он твердил всем визитерам из Северной Америки, своим корреспондентам и газетчикам о том, насколько он удручен «увеличивающимся влиянием рабства»{1161}.

Разочарованный политикой и революциями, Гумбольдт погрузился в мир науки. Получив от представителя мексиканского правительства письмо с просьбой о помощи в переговорах о торговле между Мексикой и Европой, он не колебался с ответом. Он «отстранился от политики»{1162}, а потому не мог ответить согласием. Впредь он сосредоточится на природе и науке с образованием. Ему хотелось помочь людям открыть силу интеллекта. «Знание рождает мысль, – говорил он, – а с мыслью приходит «могущество»{1163}.

3 ноября 1827 г. – со времени его возвращения в Берлин не прошло и полугода – Гумбольдт приступил к чтению цикла из 61 лекции в университете. Эти лекции приобрели такую популярность, что 6 декабря он расширил цикл еще шестнадцатью в Берлинском мюзик-холле, Singakademie. Целых шесть месяцев он несколько раз в неделю читал лекции. На каждой собиралось по нескольку сотен слушателей. Гумбольдт выступал, не заглядывая в записи. Они были живыми, веселыми и абсолютно новыми{1164}. Не требуя никакой входной платы, Гумбольдт преобразовывал науку: его битком набитая аудитория включала членов августейшего семейства, соседствовавших с кучерами, студентов с прислугой, ученых с каменщиками; половину слушателей составляли женщины.

Ничего похожего Берлин никогда не видывал, признавал Вильгельм фон Гумбольдт{1165}. Как только газеты сообщили о предстоящем цикле лекций, люди бросились резервировать места. В дни выступлений Гумбольдта на улицах возникали заторы, хаос приходилось устранять конной полиции{1166}. За час до выхода Гумбольдта на кафедру в аудитории уже не оставалось свободных мест. «Ужасающей толкотней» назвала происходящее Фанни Мендельсон Бартольди, сестра композитора Феликса Мендельсона Бартольди{1167}. Но усилия собравшихся не пропадали даром. Женщинам, не имевшим дозволения учиться в университетах и даже присутствовать на собраниях научных обществ, наконец-то разрешили «услышать умное слово»{1168}. «Пусть мужчины издеваются сколько хотят», – говорила Фанни подруге, – опыт был незабываемым{1169}. Далеко не все были довольны присутствием женщин, многие встречали их воодушевление наукой фырканьем. Одна из дам была так захвачена рассказом Гумбольдта о Сириусе, ярчайшей звезде ночного неба, писал директор Singakademie в письме Гёте, что новоявленное поклонение астрономии немедленно отразилось на ее гардеробе. Она потребовала, чтобы портной сделал рукава ее платья «вдвое шире Сириуса»{1170}.

Своим плавным голосом Гумбольдт увлекал слушателей в путешествие в небеса и в подводные глубины, в неописуемую даль, на высочайшие горы, а потом завораживал их описанием ничтожного клочка мха на камне{1171}. Он рассказывал о поэзии и об астрономии, о геологии и о пейзажной живописи. Метеорология, история Земли, вулканология, география растительного мира – в его лекциях всему находилось место. Диапазон познаний был неохватным: от ископаемых скелетов до северного сияния, от магнетизма до флоры, фауны и перемещения людских племен. Или, как его невестка Каролина фон Гумбольдт описала их, – собранные вместе лекции составили «весь огромный Naturgemälde» Александра{1172}.

Подготовительные заметки Гумбольдта показывают, как работал его мозг, прослеживают переход от одной мысли к другой{1173}. Начинал он обычно нехитро, с клочка бумаги с набросанными на нем достаточно заурядными мыслями. Но потом по ходу работы приходили новые соображения, листа бумаги становилось мало, строчки залезали одна на другую, заходили на поля, приходилось прибегать к черточкам и закорючкам, чтобы все его идеи не слились во что-то неразличимое. Чем больше он размышлял над предстоящей лекцией, тем больше информации добавлял в ее черновик.