Открытый город

– Нет, не нравится мне эта страна. Нет у меня ни малейшего желания ездить в Америку, особенно в свете того, что я араб, особенно сейчас, особенно в свете того, чему меня там теперь подвергнут.

Эти слова он произнес, гадливо морщась. Я мог бы сказать ему, что у меня есть друзья-арабы и у них всё в порядке, что его страхи необоснованны. Но это была бы неправда. Будь я одиноким мусульманином левых убеждений и североафриканского происхождения, мне тоже не захотелось бы ездить в Штаты.

– Один ученый, Бенедикт Андерсон, – сказал Фарук, – написал книгу против… как это называется, les Lumières?

– Просвещение? – спросил я.

– Да-да, – сказал Фарук, – против Просвещения. Андерсон писал, что оно возводит разум на престол, но не заполняет пустоту, которая возникла с исчезновением веры в Бога. Я считаю, что эту пустоту должно заполнить Божественное, ее должно заполнить учение ислама. Полагаю, это абсолютно и центрально важно, пусть даже я в настоящее время плохой мусульманин.

– А что вы скажете о шариате? – спросил я. – Я знаю, что шариат не сводится к самым суровым наказаниям, которые в нем предусмотрены; итак, я могу предугадать ваш ответ. Вы скажете, что в действительности всё это существует ради гармоничного устройства общества. Но я всё же хочу знать, что вы думаете о тех, кто отрубает руки или казнит женщин через побивание камнями.

– Коран – это текст, – сказал Фарук, – но люди забывают, что у ислама тоже есть история. Он не статичен. Существует также сообщество, умма. Не все интерпретации – интерпретации обоснованные, но я горжусь тем фактом, что ислам – самая житейски мудрая религия. Ислам печется о том, как мы живем в миру, о повседневной жизни. А знаете, дело в том (и по лицу Фарука вдруг разлилась блаженная улыбка – таким я его никогда раньше не видел)… дело в том, что я испытываю глубочайшую любовь к Пророку. Я искренне люблю этого человека и жизнь, которую он прожил. Один журнал недавно провел опрос: люди голосовали за самого влиятельного человека в истории. Знаете, кто занял первое место? Мухаммед. Скажитека: почему?

– Но как вы сами считаете: смогли бы вы жить в Мекке или Медине? Как в таких местах обстоит дело с личной свободой? Если бы вы переехали в главные города мусульманской веры, что сталось бы с вашими сигаретами и вашим «Шиме»?

– Мекка и Медина – особый случай. Да, я мог бы жить на Святой земле. Я рассматривал бы ее как paysage moralisé [39]. В топографии есть духовная энергия, помогающая человеку мириться с физическими ограничениями. Сейчас я пью вот это, – он указал на бутылку с пивом, – и знаю, что таков мой выбор, и из-за этого выбора мне станет недоступно райское вино. Вы наверняка знаете, что написал Поль де Ман о прозрении и слепоте. В его теории говорится о прозрении, которое в действительности может затемнять что-то другое, оно может быть слепотой. И об обратном: то, что кажется слепотой, может открывать простор возможностей. Когда я думаю о прозрении, являющемся видом слепоты, то вспоминаю про разум, про рационализм – ведь он слеп к Богу, слеп к тому, что Бог может предложить людям. Вот в чем состоит крах Просвещения.

А де Ман, по совпадению, учился в Брюсселе, в том же университете, куда я поступил семь лет назад, приехав из Марокко. Я поступил в магистратуру по критической теории, прославившей тамошнюю кафедру. Это была моя мечта – в молодости мечты совершенно конкретны: я хотел стать новым Эдвардом Саидом! И думал достичь этого, изучая сравнительное литературоведение и практикуя социальную критику на его основе. Мне пришлось приступить к учебе с запозданием, потому что мою студенческую визу долго обрабатывали, и университет заставил меня пройти весь курс обучения за восемь месяцев – с января 2001 года до конца августа того же года. А потом я написал дипломную работу о «Поэтике пространства» Гастона Башляра.

Кафедра отвергла мою работу. На каком основании? Плагиат. Они не привели объяснений. Сказали только, что я должен через двенадцать месяцев сдать другую дипломную работу. Меня это раздавило. Я бросил университет. Плагиат? Возможны только два варианта: либо они отказывались верить, что я настолько хорошо владею английским и теорией, либо – по-моему, самое вероятное объяснение – они наказали меня за глобальные события, к которым я был совершенно непричастен. Заседание комиссии по моей дипломной работе состоялось 20 сентября 2001 года, и они увидели: пока всё это происходит, все эти заголовки в газетах, этот вот марокканец пишет о несходстве и откровении. В том году я утратил все иллюзии насчет Европы. Предполагалось, что Европа – идеальный противовес деспотизму марокканского короля. Я разочаровался.