Открытый город

Я поставил кока-колу обратно в холодильник и вышел во двор. Стало темнее и прохладнее, облака зашевелились. Я поклялся, что никогда не забуду, как вскипели чувства, распиравшие меня в ту минуту. Торжественно пообещал себе, трепеща, как от электрического разряда, от сознания того, что это клятва: вот вырасту – и стану пить кока-колу безнаказанно. В моем воображении это угощение кока-колой происходило на нашей кухне: я увидел повзрослевшего себя – как преспокойно подхожу к холодильнику, открываю его. И мое взрослое «я» на минуту – как круто – замешкивается, решая, чего ему больше всего хочется, а всякий раз ему хочется кока-колы. Он берет ее, откупоривает открывалкой и наливает шипучую жидкость в стакан, полный льда. Этот выросший «я», этот взрослый проделывает это каждый день, раз в день. Каждый день, вот ведь райская жизнь: мысль о том, что это возможно так часто, окрыляла почти до умопомрачения. При мысли о таком отмщении мое сердце бешено забилось, и я весь истомился – хотелось прямо сейчас, не сходя с места, распрощаться с детством. Тем не менее нарушить правило я не смог. Я побрел на задворки дома.

Снял железный лист – крышку колодца, – заглянул внутрь. До воды было больше девяноста футов. Интересно, духи до сих пор там? Рабочие, выкопавшие колодец, угостили их спиртным, которое оплатил мой отец. Духов просто задобрили или прогнали? Вода стояла так низко, что ее поверхность было не разглядеть. Я всмотрелся, так ничего и не увидел, и тогда взял камень, подержал над серединой колодца, уронил. Он ударился о стенку колодца с глухим стуком, а потом сам возразил этому звуку всплеском. Я подумал, что надо бы, наверно, уйти в свою комнату и позаниматься арифметикой. Взял камень побольше, поднатужился, швырнул. Он несколько раз отскочил рикошетом, пока невидимая вода не проглотила его, громко булькнув. Я снял резиновые шлепанцы и присел на край колодца: сначала ногами наружу, а потом – сначала перекинул одну ногу, потом другую – внутрь, свесил ноги во мрак. Ощутил, как это круто, как опасно; но вдруг какой-нибудь дух подкрадется сзади и толкнет меня? Колодец был почти у забора. Что-то недавно увиденное по телевизору внушило мне, что в углах забора собираются духи: поэтому эти четыре точки были единственными местами в нашей усадьбе, внушавшими мне страх. Я осторожно перекинул обе ноги наружу – так безопаснее, – водрузил крышку на место и вернулся в дом.

Наверху мне стало как-то не до деления в столбик. Я засунул пытливую руку в шорты. Снял шорты и трусы, и футболку тоже. Лег на спину, начал ласкать себя, но мое воображение было слишком бедным, и я понятия не имел, что следует делать. Мои сплющенные гениталии покоились на ладони. И вдруг я припомнил, что когда-то видел один журнал, – наверно, несколько лет назад, когда мне было шесть или семь. От ужасающего упоения перехватило дыхание – как и от предположения, что журнал, возможно, до сих пор где-нибудь у нас валяется. Я второпях снова напялил одежду, побежал в кабинет и принялся остервенело, но бесшумно перерывать стопки старых журналов. Должно быть, в нашем доме его позабыл один из моих беспутных дядюшек, журнал был глянцевый (такую подробность моя память ни за что бы не присочинила), и сейчас мне отчаянно хотелось вновь увидеть то, что в нем изображалось. Я методично пересматривал бумаги в кабинете, старые папки с машинописными текстами по инженерному делу, с графиками – со времен отцовской аспирантуры, – годовые отчеты нигерийских компаний, акциями которых владели мои родители. На это я угрохал почти час. Полистал пыльную книжку в бумажном переплете – «Язык тела», научпоп по психологии семидесятых годов, – но в ней не было ничего на тему, занимавшую меня в эту минуту. Обшарил все папки-скоросшиватели на нижних полках, потом сдался и вернулся наверх. А потом проникся этой мыслью заново: меня подзуживала жажда, которую, почти казалось, нашептывала некая внешняя сила, – и заглянул под все матрасы: под свой, под матрас отца, под матрас матери. Ничего не обнаружил; заново заправил кровати. От всех этих усилий запыхался и разозлился.