Открытый город

Спустился на кухню, взял из холодильника бутылку кока-колы и отправился во двор. Небо, похоже, снова очистилось от облаков. Я сел на железный лист, открыл бутылку зубами и проглотил всё, что в ней было, второпях – даже горло заболело. Утер губы, отнес бутылку в кладовую и взял с полки теплую бутылку кока-колы – поставить в холодильник. День был будний, к урокам я еще не приступал, так что я занялся домашкой и, пока я на верхнем этаже корпел над примерами, с нижнего доносились шаги Мамы. Тогда-то и пошел дождь, а вскоре я услышал автомобильный клаксон. Побежал открывать ворота. Дождь был проливной, и я успел промокнуть, пока отпирал висячий замок и распахивал широкие металлические створки. Машина въехала во двор – привезла мою мать, надсмотрщицу, ту, на кого я молча изливал всё раздражение, накопившееся за день. Я без толку замешкался, закрывая ворота. Запрокинул голову, и дождь разбавил сладкий налет, всё еще облеплявший язык и десны. А потом я подбежал к матери, чтобы отнести в дом сумки с продуктами, закупленными на рынке. Я предпочел бы остаться под дождем, пить дождь, носиться под дождем. Но я пошел в дом и переоделся, стащив с себя промокшую одежду. Электричества всё еще не было, но в конце концов его включили – незадолго до того, как вернулся отец со своим шофером, а вернулись они в восемь.

Дождь, внезапно начавшийся при вышеописанных обстоятельствах, продолжался всю ночь, и весь следующий день, и весь следующий день. Он обескураживал, настораживал своей беспощадностью и мощью. Мы знали, какие бывают дожди, но таких – не знавали. Даже бетонная дорожка между воротами и гаражом, казалось, понемногу размякает от сырости. У нас были широкие дренажные канавы, отводившие воду с участка, но по ту сторону забора, на улице, жизнь увязала в грязи. На затопленных шоссе машины часто ломались, и до школы я добирался вдвое дольше. Я помрачнел. Никому не рассказывал, в чем загвоздка, а меня никто не спрашивал. В колодце, к которому я больше не приближался, вода наверняка поднялась ужас как высоко, и, может статься, на ее темной глади стали видны отражения. Трудно было бы поверить (тогда у меня такой мысли не было, но теперь появилась), что этот потоп – не всемирный. Казалось, нет ему ни конца, ни краю, и судьба отмерила ему длиться целых трое суток, прежде чем он наконец иссяк.

Брюссельский дождь был куда менее сильным, хотя, по прогнозам, к выходным должен был перерасти в крупную бурю. В моих мыслях он стал чем-то вроде далекого, протяжного отголоска того, давнишнего дождя из детства. Но с историей, которая прилагается к тому дождю из детства, давно покончено, и для сегодняшнего дня она совершенно неактуальна. Кое-какие элементы – страсть, которой я воспылал, клятва – сгодятся для шуток в узком кругу: эта мимолетная идея меня позабавила. Кока-колу я теперь на дух не выношу: ни вкус, ни хищнически-алчную компанию, которая ее производит, ни ее вездесущую визгливую рекламу. Много лет у меня был соблазн гиперинтерпретации событий пресловутого дня, но то, что спустя несколько лет случилось между мной и матерью, было следствием любого момента моего отрочества, а не только дня, когда начался дождь.

Глядя из окна квартиры на ту сторону улицы, я увидел разбитую лампочку и газету, валявшиеся в луже. Тротуар пульсировал оттого, что на него падали капли, а на стене кто-то намалевал слово ZOFIA и, буквами поменьше, JE T’AIME [42].

11

В «О катр ван», где мне предстояло пообедать с доктором Майотт, я пришел слишком рано. На восьмой день небо вконец разбуянилось, и я задержался под навесом у дверей, пытаясь починить верхнюю пружину зонтика. Напротив высился западный фасад Нотр-Дамдела-Шапель. Ветер терзал всё на своем пути, опрокидывая мусорные баки, встряхивая голые деревья, сдувая прохожих с курса, но собор противостоял ему непоколебимо. По его каменной громаде молотил дождь, только и всего. До появления доктора Майотт оставалось в лучшем случае полчаса, так что я перешел улицу и направился к церкви.