Отличник

– Так он сейчас живет у меня, – сказала Фелицата Трифоновна. Сказала как-то без радости, без оптимизма в голосе и совсем уже потухшим голосом добавила, – и лучше бы тебе его не видеть.

– Что это значит? – не понял я.

Она пояснила.

– Открываю я как-то дверь на звонок, и небезызвестный тебе Гарбылев из рук в руки передает мне Леонида. У сына проломлен череп, он весь в крови, того и гляди, умрет. Нечего сказать, отблагодарил уголовничек за хлеб-соль, а тот решал все его шкурные вопросы с пропиской, с чистым паспортом, с деньгами. А он, нате вам, по голове его ломом, да еще и грозил, говорил, «так ему и надо», понимай: «Приду, – добью, если выживет». А все из-за того, что Бландину, эту профурсетку, зарезали и зарезали именно так, как в фильме у Леонида. И, несмотря на то, что, выражаясь юридически, у сына было стопроцентное алиби, все уверены в том, что убийца – Москалев. И Гарбылев этот был совершенно уверен в том, что кормилицу и благодетельницу его сынок мой угробил.

Далее Фелицата Трифоновна рассказала о том, что Гарбылев вместе с окровавленным Леонидом отдал ей свой паспорт, которым дорожил больше жизни, признавшись, что череп раскроил именно он. Если бы Гарбылев немного промедлил и не оказал первую помощь, то Леонид, конечно бы умер. А так его спасли, положили в больницу. Приходил следователь, интересовался подробностями получения травмы. Фелицата Трифоновна сказала, что заявление подавать не намерена. Следователь ушел, насвистывая и пританцовывая от радости, так как и без того дел у него было невпроворот. Вскоре заявился Гарбылев, долго рассказывал Фелицате Трифоновне о том, кем была для него Бландина. Фелицата Трифоновна даже выпила с ним водочки и, отдав паспорт, сказала, чтобы тот шел восвояси. Но Гарбылев не унимался, за паспорт поблагодарил, но, уходя, пообещал, что если Леонид не умрет, то он снова предпримет попытку его убить. Леонид какое-то время лежал в больнице, теперь же находился дома. Но дома, по словам Фелицаты Трифоновны, ему стало гораздо хуже. И на мой вопрос: «Зачем же не вернуть его опять в больницу?» она не ответила. Она меня все отговаривала от встечи с ним, я настаивал. Со словами: «Я тебя предупреждала» она направилась к комнате сына. Я робко последовал за ней.

Признаюсь, рассчитывал увидеть Леонида, лежащего на диване с перебинтованной головой. В крайнем случае, «с капельницей у изголовья и уткой под койкой». Но то, чему я стал свидетелем, не могло привидеться даже в самом кошмарном сне.

Я еще обратил внимание на то, что перед тем, как вести меня к сыну, Фелицата Трифоновна искала ключи, как будто собиралась везти меня на машине.

Ключи, как выяснилось, были от новых, вставленных в комнатную дверь замков. Комната Леонида теперь запиралась снаружи. В тот момент, когда она замки отпирала, я почувствовал неприятный холодок в затылке, и у меня как-то разом пересохло во рту. Фелицата Трифоновна оказалась права, лучше бы я его таким не видел. Я оторопел.

Ну, во-первых, следует сказать, что комната его превратилась в тюремную камеру. На окне была решетка, но не в клеточку, а в виде художественной картины. Из железных прутьев по центру свварена голова орла, а его раскрытые крылья сделаны не то в виде рыболовецкой сети, не то в виде паутины. Эти крылья и закрывали все окно. Такая вот художественность, и сквозь нее били закатные лучи солнца. И в этом свете закатных лучей стоял Леонид. Он стоял в той самой позе, как и на фотографии, где представал взору в виде демона.

Он и теперь был голый, обмазанный, и с крыльями за спиной. С той лишь существенной разницей, что крылья были общипаны, обмазан был собственным калом и выглядел далеко не красавцем, а совсем наоборот. Вонь в его комнате была нестерпимая, окно не открывалось, нечистоты не убирались. Он был как узник, запертый в четырех стенах. Мебели никакой не было, на полу была постлана клеенка, а на клеенке стоял безумный Леонид. Повязки на голове у него не было, он был наголо обрит, очень сильно изменилось лицо. Височные кости раздались, все лицо или отекло или опухло, было одутловатым.

Леонид смотрел на меня невидящими глазами. Из открытого рта шла обильная слюна, которую он не сглатывал. Эта слюна текла по его подбородку, тонкая, липкая; длинными, прозрачными нитями спадала она на грудь, свисала до самого живота.

– Так он совсем в себя не приходит? – спросил я.

– Неделю назад мычал, махал руками, – отвечала Фелицата Трифоновна. – Я думала, что пришел в себя, просит крылья. Надела ему их на плечи, а он вон что вытворяет. Обмазался дерьмом и все перья из крыльев повыщипал. Куда теперь крылья девать? Только на выброс. А какие были шикарные!