Отличник

Последние слова он опять произнес немеренно громко, как бы специально для того, чтобы его услышали. Закрыл все шкафчики, забрал тарелку с оставшимися блинами; аквариумов не было, должно быть, уже перенес. И, осмотревшись, скомандовал:

– Шагом, марш!

Мы вышли из квартиры, так и не увидев Фелицату Трифоновну. Я так и не попрощался с ней. На лестничной площадке Савелий Трифонович попросил меня позвонить в соседнюю дверь, у него руки были заняты. Дверь после звонка тотчас отворилась.

– А то посидели бы еще? – предложил адмирал.

– Не могу, Савелий Трифонович. У меня же маленький ребенок. Да и жена ждет, – стал отговариваться я.

– Понимаю. Поклон жене. Маленького за меня поцелуй. Тебе успехов в службе. Чинов и наград.

– До свидания, Савелий Трифонович. То, о чем вы просили, я обязательно сделаю.

Соседняя дверь захлопнулась, я остался на площадке один. Несмотря на выпитую водку, я еще долго не мог прийти в себя. Медленно спускался по ступенькам и думал, что на земле много зла, и люди делают злые дела походя, незаметно для себя, так же, как дышат. Фелицата Трифоновна считала себя человеком верующим, носила нательный крест, через слово повторяла божье имя и строго соблюдала пост.

Как-то зашел я к Леониду в пост, а она ест мясо. Я удивился, она мне растолковала: «Это лосятина, а лосятину в пост можно. Я читала, что даже монахи в монастырях лосятину в пост ели. Лесной говядинкой они ее называли». Я не стал ей тогда говорить, что «лесной говядинкой» называли монахи белый гриб. Уж очень ей мяса хотелось, но и на монахов в то же время хотелось походить.

Как-то сказала она мне, что за святой иконой в красном углу непременно надо держать водку и колбасу. Сказала, что так делают монахи, и об этом она прочитала у Бунина. Я был почти уверен, что она опять что-то не поняла, что-то перепутала, но не стал ее разубеждать. Во-первых, потому, что это было невозможно, а во-вторых, потому, что ей именно такая вера и была нужна. С лосятиной в пост, да с водкой и колбасой за иконой.

Конечно, с точки зрения Фелицаты Трифоновны было просто бессмысленно заботиться об идиоте. Она была уверена в том, что сын поступил бы с ней точно так же, а значит, ее совесть была чиста, то есть, этим она себя и успокаивала. Я же, спускаясь со ступеньки на ступеньку, не переставая, тряс головой и все не мог поверить в то, что так стремительно закончилась земная жизнь Леонида. А ведь мечтал он о своем театре, о великих постановках, о послушных и талантливых актерах. Мечтал поехать в Новый Орлеан на джазовый фестиваль, мечтал съездить в Маселгу, посмотреть на деревянные храмы, монахом Оптиной пустыни стать мечтал и не нашлось у него времени исполнить заветные желания. В последнюю нашу встречу, когда Леонид был еще вменяемым, он мне сказал:

– Прочитал у одного католика интересную мысль: «Добро может существовать само по себе, а зло без добра существовать не может, то есть Рай может и без людей обойтись, а вот Ад – не может». Что ты об этом думаешь?

Я ответил, что об этом не думаю. Теперь же задумался и по-максималистски решительно, сказал сам себе: «Или все будут в Раю, или никакого Рая и вовсе не существует». И мне стало легче.

Глава 40 Толя Коптев

1

О Толе Коптеве особый разговор. Я, как приехал, чуть ли не каждый день заходил к нему, но никак не мог застать его дома. Причем, соседи смотрели на меня очень недружелюбно и, открывая дверь, всякий раз грозили: «Мы вас в милицию сдадим». «Что-то тут не то», – думал я. И не зря так думал.

Встретил друга, как раз в тот момент, когда он выходил из подъезда своего дома и направлялся в магазин. Он был совсем не похож на того Толю-щеголя, каким я видел его в Уфе. Он был нечесан, небрит, выглядел ужасно. Одет был в рваную, непомерно широкую болоньевую куртку, когда-то бывшую не то розовой, не то малиновой, не то коричневой. Одного цвета эта куртка не имела, была в разноцветных пятнах. Под курткой, прямо на голое тело, была надета солдатская хлопчатобумажная курточка. Курточка эта была без подворотничка, с непомерно широким даже для Толиной шеи воротом. Штаны, надетые на нем, тоже имели удручающий вид, они разошлись в нескольких местах, по шву в расщелинах мелькало его голое тело. На ногах были резиновые сапоги. Толя утратил весь шик свой и блеск и приобрел сомнительные манеры, как-то – сморкаться на землю при помощи большого и указательного пальцев, да громко ругаться, не стесняясь в выражениях.

Увидев меня, нисколько не удивился. Мы вместе пошли в магазин. Все бумажные купюры у Толи были скатаны в маленькие комочки.

– Чтобы не украли, – пояснил он. – Я свои деньги сразу узнаю.

И такими деньгами он собирался расплачиваться. Сыпанул продавщице горстку кругляшков, она попробовала один из них развернуть, но он у нее тут же выпрыгнул из рук и покатился по полу. Продавщица покраснела и психанула:

– Я такие деньги не возьму!

– Звиняйте, шекелей у меня нету! – заорал Толя сумасшедшим голосом.