ОТМА. Спасение Романовых

– Вот стенограмма его речи перед отрядом, – передал Пугачев Колчаку листок бумаги.

Пробежав речь глазами, Колчак в раздражении бросил листок на стол.

– Бред! Вы считаете – это его действительная цель?

– Других сведений не имею.

– Рейли, что думаете вы?

Рейли заговорил по-английски, но Колчак махнул рукой:

– Говорите по-русски.

И Рейли заговорил-таки по-русски. Вкрадчивый одесский говорок и некоторые тамошние словечки, употребляемые неосознанно, сделали изложенный им план похожим на рассказ тети Цили, как надает она по шее этому бандиту Мише, что бросает с балкона окурки на ее незабудки. Полковник Пугачев невольно ухмылялся, заслушавшись, а Колчак сидел с лицом «я выдержу и это ради спасения России». По существу же план Рейли заключался в следующем: он во главе небольшого отряда выходит налегке, догоняет Унгерна, обходит, не вступая в контакт, и в Западном Китае, гдето в районе озера Кукунор, склоняет тамошних бандитов-тангутов к нападению на караван Унгерна.

Колчаку план понравился, особенно тем, что в этом случае Романовы должны погибнуть от рук азиатских разбойников вдали от России и безо всякой ответственности за это ее Верховного правителя. Рейли получил приказ немедленно готовить экспедицию, а полковник Пугачев – оказать ему всемерное содействие.

Атаману Семенову доложили об исходе барона в тот момент, когда он обедал со своими японскими друзьями – двумя полковниками. Семенов выскочил из-за стола и на кухне ресторана шашкой изрубил буфет…

Из записок мичмана Анненкова 8 декабря 1918 года

Пока я затягивал подпругу, караван прошел мимо.

– Эй! – раздался с неба окрик.

Я выглянул из-под брюха коня. Надо мной высился всадник, и палка уже занесена была для удара – знаменитый ташур Барона. Унгерн узнал меня и с силой опустил ташур на круп моего коня, а не на мою спину. Конь завертелся на месте, и я едва удержал его за поводья. А если бы Барон ударил меня? Если бы все-таки ударил? Я бы убил его …

– Какого дьявола!

– Седло сползает, ваше превосходительство!

– Сползает, твою мать! Живее! Не задерживать движение! – верещал Унгерн своим мальчишеским голосом.

Движения я не задерживал – стоял на обочине – и вообще ехал вне строя. Несмотря на официальную должность адъютанта Его Величества, в мои обязанности еще входило собирать топливо для вагонов Семьи, то есть кизяки – засохшие коровьи лепешки и конские яблоки. Барон лично определил мне эту повинность, видно, в память о моем прислуживании волкам. В этом, конечно, чувствовалась издевка.

В сотне шагов позади колонны на снегу билась лошадь. Казак тащил ее за поводья, безуспешно пытаясь поднять. Барон уже гарцевал там, что-то кричал перепуганному казаку. Тот снял с плеча винтовку и выстрелил – лошадь перестала дергаться. Барон отхлестал ташуром стоявшего по стойке смирно казака и проскакал мимо меня в голову колонны. Безлошадный казак поплелся пешком. Если не замерзнет по дороге, то к полуночи догонит нас на стоянке. Отставших, лишившихся лошадей не подбирали. Приказ барона: бросать их на произвол судьбы. Не задерживаться ни под каким видом, ни по какому поводу – впереди сотни и сотни верст чужого бесприютного мира.

Пустив коня вверх по склону, я отъехал от каравана. Ветер выдул снег с этой стороны холма, и среди камней могло оказаться поваленное деревце, высохший кустарник или островки сухой травы – все, что можно бросить в печь. С небольшой высоты караван казался змеей, извивавшейся между холмами. Лошади, подгоняемые всадниками, шли быстрым шагом, переходя на рысь; широко шагали верблюды, от их мохнатых шкур поднимался пар. Я видел дымок над трубами вагонов Государя и Царевен. Чтобы он не иссяк, я каждый день должен был отмахать верхом десятки верст.

Вдоль извилистой ползущей ленты все метался всадник в белой папахе. Говорят, лет десять назад, когда Барон служил в Аргунском казачьем полку, он на спор проехал верхом четыреста верст до Благовещенска, один, через дикую тайгу, без дорог. Да, он умел покорять пространства. И теперь гнал и гнал свой табор вперед, не давая никому ни минуты покоя. Движение, движение … Я посмотрел в сторону брошенного казака. Он полз черной мухой по белой плоскости. Нет, не догонит. Никогда.

Я направил коня к нему. Казак еле ковылял, опираясь на винтовку.

– Садись!

– Никак нет, ваше благородие!

– Что?!

– Его превосходительство приказали отстающих не брать.

– Ты что, твою мать! Замерзнешь на хрен!

– Бог даст, не замерзну.

– Что с ногой?

– Зашиб, когда лошадка пала.

– Куда ты с больной ногой! Садись!

– Не … Благодарствуйте, ваше благородие, но я лучше уж так как-нибудь, чем его превосходительство палкой забьет или разденет.

– Как разденет?

– Очень даже просто. Прикажет всю одежу снять, да и отпустит на все четыре …

Он едва переставлял ноги. Сквозь ткань его вещмешка проступила и капала кровь.

– Что в мешке?

Казак смутился.

– Это … от моей лошадки, ваше благородие! А что ж делать? Ей уже не нужно, а мне пригодится.

– Садись! Государь послал за тобой.

Казак остановился, посмотрел недоверчиво и с надеждой:

– Сам Государь?