ОТМА. Спасение Романовых

– Сам! Заступится за тебя перед генералом.

– Ну, если сам …

Конечно, умирать ему не хотелось. Вдвоем на моей лошади мы догнали караван.

– Если наткнемся на Барона, я доложу, что Государь приказал мне тебя доставить. Понял?

– Так точно, ваше благородие. Вы уж не оставьте, не погубите. – Казаку явно было не по себе.

Я усадил его на заднюю площадку Царского вагона, где была топка печи, в которую монгол-истопник подбрасывал кизяки. Доложил Государю, и он приказал определить казака вторым истопником.

Вечерами в вагоне Царевен собиралось общество: Государь, мы четверо и Унгерн, который завел привычку являться на чай. Романовы не скрывали своего прохладного к нему отношения, но Барону, казалось, было все равно. Иногда он приводил с собой кого-нибудь из офицеров отряда, которым тоже хотелось погреться у очага в прямом и переносном смысле. Царевны, однако, не стремились никого обогреть. Они почти не участвовали в разговоре, если считать разговором сумбурные монологи Барона, просто ждали, когда же все уйдут и можно будет лечь. Они совсем перестали улыбаться. Усталость накапливалась, а впереди по-прежнему зияла бесконечность.

…Унгерн протиснулся на свое обычное место в углу. Ольга сразу подала ему кружку чая. Все знали, что Барон не выносил женщин, но к Царевнам он был на удивление благосклонен. Особенно симпатизировал Ольге. Всегда кланялся ей почтительно, пару раз даже руку поцеловал. Если не знать Барона, можно было подумать, что он ухаживает за Ольгой. Нас четверых Унгерн не жаловал – особенно меня. Почему-то я раздражал его самим своим существованием. И это при том, что именно мне он был обязан идеей этого похода, а может, как раз поэтому.

Барон сделал глоток обжигающего чая.

– А хорошо идем, – сказал он, ни к кому не обращаясь.

– Сколько прошли? – спросил Государь.

– Триста двадцать верст – почти по плану.

– Ваше превосходительство, сейчас мы идем по ровной степи. Сможем ли выдерживать такой темп в горах? – сказал Бреннер.

– Сможем, – буркнул Унгерн, – а кто не сможет, пусть катится к чертям.

Он помолчал и заговорил официально, будто на совещании:

– Принятые мною строгие меры имеют целью поддерживать непрерывное движение с постоянной скоростью. Поэтому казаки, потерявшие лошадь, не могут получить другую. Недопустимо сажать безлошадных на других лошадей или верблюдов, потому что количество груза и всадников строго рассчитано по количеству лошадей и вьючных животных. Вот, например, у вас там, возле печки, новый истопник сидит – казак, у которого лошадь пала. Согласно моему приказу, его надлежало оставить. Но теперь он занимает место на площадке, а значит, это дополнительный вес для верблюдов. Кто нарушил мой приказ?

– Я, ваше превосходительство! – я встал по стойке смирно.

Он посмотрел на меня, и мне показалось, что он все-таки вспомнил мой выстрел тогда в деревне.

– Барон, это я распорядился, – сказал Государь.

– Вы … Николай Александрович … Позвольте напомнить вам, что здесь я – царь, бог и воинский начальник. Никому не позволено нарушать мои приказы, даже вам, при всем моем уважении, – отчеканил Барон, по-прежнему глядя на меня.

– Я приму это к сведению, – невозмутимо ответил Государь.

Я ждал, выставит меня Барон голым на мороз или изобьет своим ташуром.

– Садитесь, мичман, – сказал Барон.

– Какая, однако, тоскливая эта степь, эта страна… – сказала Ольга.

Царевны тихо сидели рядком на лавке. Унгерн бросил на них быстрый взгляд. Он будто только теперь вспомнил, что они здесь и что дисциплинарный разнос Государю он устроил в их присутствии.

– Как вам здесь в движении? – спросил Барон у всех четырех сразу. – Есть жалобы?

– Все хорошо. Бывает, качает сильно, но этого же не избежать… – сказала Ольга за всех. – Мы очень благодарны вам, Барон.

– Топят достаточно?

Барон снова посмотрел на меня. И я снова встал.

– Это затруднительно, ваше превосходительство! Не хватает топлива.

– Но ведь это вы занимаетесь дровами.

– Так точно! Но в степи нет деревьев, а сухая трава быстро прогорает …

– Это все отговорки, – буркнул Унгерн. – Мы идем караванными путями, здесь везде полно верблюжьего и лошадиного навоза. Вся Азия топит кизяками. Или вы ручки испачкать боитесь, мичман?

Бреннер и Каракоев смотрели на меня с откровенной насмешкой, Лиховский и Царевны – с сочувствием.

– Никак нет, ваше превосходительство!

– Ну то-то же. Не мешало бы подбросить дровишек.

Я вышел. Большой радости от этих вечерних посиделок я не испытывал и видеть своих бывших товарищей совсем не жаждал; говорить с ними теперь мне было не о чем, но и оставлять их с моими Царевнами я тоже не собирался. Не дождутся.

Мой монгол-истопник сидел в пристройке, закутавшись в тулуп и прижавшись спиной к остывающей печи. Тут он и жил, другого пристанища в этом походе у него, как и у меня, не было.

– Давай-ка подбрось что там у нас осталось, – сказал я и прошел к вагону Государя.

Там на задней площадке сидел мой казак. Встал неловко, оберегая больную ногу.

– Живы, ваше благородие?

– Жив …

– И слава Богу! Благодарность вам моя по гроб жизни, ваше благородие …

– Отдыхай.