ОТМА. Спасение Романовых

– Выпустить.

– Ладно, пойдем.

Когда вошли к волкам, барон сказал:

– Ну, давай отпускай.

– Как?

– Не знаю. А как ты собирался?

Анненков никак не собирался. Он думал, позовут солдат, как-то выведут зверей на улицу и там отпустят.

Барон ждал. Но как расстегнуть ремешки ошейников, чтобы спустить волков с цепей? Анненков до сих пор не подходил к ним близко.

Барон выглянул с лестницы и крикнул вниз:

– Резухин, откройте все двери и скажите часовому, чтобы отошел и не вздумал стрелять!

Внизу заскрипели, захлопали входные двери.

– Ну что? Боишься?

– А вы? – спросил Анненков. – Не боитесь?

– Хамишь? – удивился барон. – Давай отвязывай.

Марс заворчал, обнажил клыки, приподняв дрожащую верхнюю губу, вздыбил шерсть на загривке, когда Анненков протянул руку к его шее. Попятился, широко расставил лапы, готовый к драке. Анненков отдернул руку и медленно сделал шаг назад.

– Видно, придется пристрелить, – сказал барон. – Все равно уморят их без меня. Резухин!

– Минуту, ваше превосходительство! Сейчас …

Анненков стал на четвереньки и медленно двинулся к Марсу, пригибаясь к полу, низко наклоняя голову и как бы подставляя шею, как это делают собаки перед вожаком. Волк перестал скалиться и ждал не двигаясь. Барон наблюдал с интересом.

– Жаль, хвоста у тебя нет, мичман, чтобы поджать.

Анненков осторожно подползал к зверю. Марс немного попятился, смотрел внимательно. Анненков протянул руку к ошейнику – волк снова обнажил зубы, но только на мгновение. Анненков убрал руку и снова протянул, убрал и протянул и только на пятый раз взялся за ошейник, расстегнул ремешок и сбросил цепь на пол. Секунду волк стоял неподвижно, потом отряхнулся, будто вышел из воды, и сделал несколько неуверенных шагов к открытой двери. Остановился недалеко от барона и оглянулся на собратьев. Анненков снял ошейники с Монгола и Машки – они не скалились и не щетинились, а Машка даже лизнула Анненкову руку.

– А хорошо у тебя на карачках выходит. С такими талантами до больших чинов дослужился бы при дворе, – сказал барон.

Освобожденные волки кружили по чердаку, словно вспоминая, как это – двигаться на свободе. Вожак посмотрел на барона и прошел мимо, Монгол и Машка за ним. И вот уже по ступенькам застучали их когти.

Через слуховое окно барон и Анненков вышли на крышу. Смотрели на волков, скакавших по глубокому снегу к синим сопкам. Барон засунул пальцы в рот и громко свистнул. Волки пересекли железнодорожные пути – три бегущие черные точки на белом. У вокзала стоял поезд, суетились солдаты и бесприютно жались к вагонам высаженные пассажиры.

Барон покосился на две согбенные фигуры, маячившие за трубами на другой стороне крыши.

– Марш вниз! Хватит с вас!

Фигуры радостно заковыляли к слуховому окну, как два циркуля. Барон обернулся и посмотрел на Анненкова.

– Ты сам это придумал – в Тибет идти?

– Сам, ваше превосходительство!

– А может, подсказал кто?

– Никак нет, ваше превосходительство!

Барон смотрел не мигая, и Анненкову вспомнилась легенда про то, как он определял шпионов. Не чинил допросов, а просто проходил вдоль строя пленных и смотрел в лица. Он был уверен в своей способности с первого взгляда постичь сущность любого человека. Не прошедших испытание тут же отправляли в расход без дальнейших проволочек.

– Ежели ты по чьему-то наущению играешь со мной – шкуру сдеру, натурально. Но мне, по правде говоря, плевать. Кто бы чего ни плел, ни путал против меня, я все узлы шашкой разрублю.

Барон не умел ничего откладывать на потом. Сразу после ночного визита к Романовым он приказал готовить экспедицию, и через двенадцать дней сумасшедших сборов уже выступали.

Первого декабря в девять часов утра Азиатская конная дивизия выстроилась на плацу. Отдельно стояли две конные сотни экспедиционного отряда. А за строем конников восточным базаром раскинулся обоз: полевые кухни, вьючные верблюды и лошади, погонщики-монголы и два вагона на санных полозьях. Николай и царевны стояли на ковре перед строем дивизии вместе с ее командиром.

Унгерн обвел шеренги длинным, цепким взглядом.

На нем был овчинный полушубок с генеральскими погонами, на голове – лохматая белая папаха. Он сделал несколько шагов вперед к войску, набрал воздуха и стал швырять слова в сторону строя, выталкивая изо рта облака пара. Глаза его слезились от ветра, и это придавало речи особенную звенящую высоту.