ОТМА. Спасение Романовых

– Но ты ведь это придумал?

– Придумал …

Кривошеин сделал глоток из бутылки и протянул Нине, потом забрал и поставил под скамейку:

– Какой-нибудь сознательный товарищ еще дружинников позовет. Ни к чему нам привлекать внимание.

Солнце и шампанское утолили жажду движения. Сидели разогретые и ленивые.

– Сколько тебе лет? – спросила Нина.

– Тридцать девять.

– Наверно, вспоминаешь свою рабскую юность с ностальгической слезой, если, конечно, все это было.

Кривошеин улыбнулся:

– А ты что вспоминаешь? Пионерский горн? Комсомольские субботники? Хождение строем на демонстрации?

– Уж кто бы говорил про хождение строем, – усмехнулась Нина.

Кривошеин улыбался расслабленно, щурясь на солнце.

– Какое самозабвенное лакейство на каждой странице твоей тетрадки! Ты раб, Анненков, да еще кичишься этим! Служил, прислуживал – давай поплачь еще о том счастье, Плакса-морячок.

– Я служил мечте.

– Какой мечте?

– Мой корабль. Мои принцессы …

– Не твой корабль и не твои принцессы …

Нина вдруг вскочила и встала перед Кривошеиным, заслоняя солнце.

– Да ведь ты враг! Был врагом и остался! Темная матросня в душном трюме царизма!

Кривошеин улыбался.

– Посмотри вокруг! – воззвала комсомолка. – Этот парк – разве он не прекрасен?! Посмотри на лица людей! Свободных людей!

– Да, фабрика счастья …

– А разве нет?! Белогвардеец ты недобитый!

– Никогда не был белогвардейцем.

– Ну монархист!

– Это – да.

– Как ты можешь! Нет их уже двадцать лет! Да и кто они были?! Обычные девчонки!

Хороша была Нина в комсомольском экстазе. Совсем забыла, что вынуждена бежать из этой фабрики счастья.

– Но ведь ты все это придумал, – спохватилась она. – Скажи, ты же все это придумал?

– Угу …

Нина долго молчала, глядя на другую сторону реки, где напротив фабрики счастья на деревянных мостках тетки полоскали белье.

– Нет, нет, я все равно не понимаю. Зачем ты все это написал – про этих царевен?

– Я любил их. Хотел спасти.

– Да ведь каких только мучений ты для них не придумал! Если хотел спасти, почему не написал просто, что за ними пришел корабль и они уплыли и живут в хрустальном дворце? Кстати, они у тебя спаслись в конце концов? Я не дочитала.

– Не дочитала? – Кривошеин как будто обиделся.

– Остановилась на том, как вы приехали в Лхасу. И тут крышка погреба открылась.

– Хочу, чтобы ты дочитала.

– Там есть что-то про меня?

Кривошеин покачал головой.

– Значит, сто первое признание в любви к твоим царевнам?

– Ревнуешь?

Из записок мичмана Анненкова 30 августа 1919 года

Сидели на террасе, ждали Государя. Его снова призвал к себе Далай-лама. Над прудом уже плыли длинные паутинки, но еще носились знойные стрекозы. Как давным-давно на море, Принцессы надели белые платья – их будто принес бриз с нашего Корабля, до которого уже не доплыть.

Вчера утром я получил от Рейли послание Георга Пятого, тут же передал его Государю и целый день ждал приема, но он меня не принял. И сегодня уехал к Далай-ламе, будто специально избегая встречи со мной. Опять к Далай-ламе, и опять небось в компании Бреннера. А ведь знал, как важно для меня содержание того письма. Знал и оставил меня мучиться неизвестностью. Я чувствовал, что в письме судьба Романовых, а значит, и моя судьба.

– Чем займемся сегодня? – спросила Настя.

Обычно после этого вопроса Принцессы устраивали форменный бедлам. Наперебой предлагали удовольствия, какие мы могли себе позволить: крокет, домино, потрепать гривы тибетских мастифов, посидеть под гигантским кедром, полежать под раскидистым дубом, сажать цветы (главный садовник Драгоценного сада Иджли-Хамбо выделил Принцессам их персональную клумбу), петь на террасе или по очереди рассказывать истории. Они спорили, как прожить наш очередной счастливый день, который мы заслужили целым годом лишений, плена, холода и мрака. Но в то утро никто не торопился с предложениями.

– Пойдешь с нами сажать хризантемы? – спросила Настя неуверенно.

– Конечно. Но меня может вызвать Государь …

– Мы подождем тебя, братик, – сказала Татьяна.

– Разве только хризантемы? А гиацинты? У нас же есть гиацинты, – сказала Ольга.

– И гиацинты, и астры… – сказала Настя. – Успеть бы …

– Успеть? А есть срок? – насторожился я.

– Ну, до холодов, – пояснила Настя, но неубедительно …

Меня еще держал и давил ужас позапрошлой ночи. Я смотрел на Принцесс, а видел их мертвых, лежащих в ряд на том черном поле в рыжем мерцании костров. И черные фигуры волокли их куда-то … Я щурился на солнце, чтобы выжечь этот морок. Этого нет больше! Этого не будет, потому что я убил его. Отрубил и сжег его голову. И все-все отменил – все, что он говорил, все, что показывал мне на том черном поле с рыжими огнями …

– Мы потратили целую жизнь, чтобы добраться сюда, а цветы здесь те же самые, что и у нас в царскосельском парке. Странно, правда? – сказала Маша.

– Потому что они отсюда. Здесь их родина, – сказала Ольга.

– Собачек хочется погладить, – улыбнулась Маша.

Кто сказал, что тибетский мастиф – собака? Эти чудовища – помесь пещерного медведя с саблезубым львом – охраняли по ночам наш Драгоценный сад. Принцессы ходили к ним в вольер потрепать гривы.