ОТМА. Спасение Романовых

Мать игуменья с двумя сестрами проверяла счета в кладовой, когда вошли двое чужаков, по виду – дезертиры, каких много бродило в окрестностях.

– Матушка, мы не причиним вам вреда, – сказал тот, что поприличнее с виду, и даже приятной наружности, в отличие от второго с распухшим страшным лицом. – Мы только хотим узнать о двух женщинах, прибывших к вам на днях.

– Что? Кто вы такие?

– Успокойтесь, прошу вас, – сказал тот, с нормальным лицом.

– Кто бы вы ни были, немедленно покиньте обитель!

– Нам всего лишь нужно знать, приходили ли к вам в эти дни женщина и девушка с целью остаться? – увещевал симпатичный дезертир.

– Вон! Или я вызову патруль, и вас арестуют! – кричала игуменья.

Тогда второй дезертир, страшный, схватил за локоть сестру Аполлинарию и приставил к ее голове револьвер. Оборотив к игуменье лицо, похожее на рыло упыря, он сказал человеческим голосом:

– Матушка, мы не уйдем, пока не получим ответа. На днях к вам пришла женщина средних лет, назвавшаяся Анной Демидовой, и с ней девушка семнадцати лет. Где они?

– Никто сюда не приходил. Мы никого не принимаем и не пускаем, – испуганная игуменья сменила тон.

– Но они шли к вам. Пожалуйста, если они у вас… – все увещевал симпатичный.

– Да нет их здесь! Никто не приходил!

Упырь убрал револьвер от головы Аполлинарии и выстрелил в потолок. Посыпалась штукатурка. Сестры взвизгнули, игуменья подпрыгнула на месте. Симпатичный сказал страшному с упреком:

– Лёня …

Упырь смотрел только на игуменью, выговорил ровно и внятно:

– Приведите сюда Демидову и другую девушку, пока я кого-нибудь не убил.

– Не было никого! Истинно говорю – никого не было! – взмолилась игуменья.

Упырь направил револьвер прямо в лицо игуменье:

– Соберите всех, кто есть в обители! Всех!

Из записок мичмана Анненкова 18 сентября 1918 года

– Мы найдем ее! Непременно! – сказал Лиховский, заглядывая мне в лицо. – Я думал, ты ее застрелишь, настоятельницу.

– Опять скажешь, я спятил?

Но я и в самом деле был не в себе. Где на бесприютных и опасных улицах прифронтового города искать нашу маленькую Царевну? Как я мог поверить ей? Почему сразу не сообщил Государю о ее сумасбродных планах?

Опрос монахинь и обслуги ничего не дал. Все в один голос утверждали, что никто не приходил. И мы ушли, пока монашки не вызвали патруль из комендатуры.

Солнце садилось. От монастыря до пристани около двух верст. Если Настя и Демидова не дошли до монастыря, значит, кто-то мог видеть их на улице, или они зашли куда-нибудь, или … их схватили …

Мы сидели на лавке возле трактира, поджидали редких посетителей. К ним подходил Лиховский – от моей страшной рожи обыватели шарахались. Потом вошли в трактир, поговорили с буфетчиком. Потом – на конюшню и на постоялый двор. И по улице стучали во все ворота, за которыми бешено лаяли собаки и волком смотрели хозяева …

До пристани дошли, когда уже совсем стемнело. Сторож тоже никого не видел. Он разрешил нам развести огонь у дальнего амбара. Лиховский купил у него самогона, сала и хлеба. Сидели у огня, пили, но я не пьянел, а будто зарастал тьмой. Ощущал себя черным и твердым, как те камни, что носил в своем мешке Распутин.

Лиховский захмелел, улыбался и говорил без умолку о Татьяне. Мое темное отчаяние его угнетало. Он закрывался Татьяной от потери Насти, точно затыкал дыру в наших душах. Его болтовня должна была бы бесить меня, но – нет, просто отдавалась эхом внутри, в пустоте.

– Я купил кулон для Татьяны … однажды, – сказал я.

Лиховский заткнулся на полуслове и посмотрел на меня с ревнивым недоумением.

– Когда это ты успел?

– Четырнадцатый год. Мне было шестнадцать. Мы шли на Царской яхте из Петербурга в Крым вокруг всей Европы, как обычно. Семья летом ездила в Ялту поездом, а команда перегоняла туда яхту. В Неаполе на рынке я купил кулончик – серебряный, с каким-то камушком, а с каким – я даже не спросил. Мне он понравился и стоил ровно столько, сколько я мог заплатить. Накопил серебряных рублей из тех, что Государь жаловал команде на Рождество, на Пасху и на Троицу. В общем, я купил кулон для Татьяны.

– И подарил?

– Нет, так и не осмелился.

– Ты был влюблен в нее? – Лиховский прятал пьяную ревность за пьяной же ухмылкой.

Я подумал, не огорошить ли его еще больше, сообщив, что и сейчас влюблен в Татьяну так же, как и в трех ее сестер, но сказал только:

– Ну да, тогда я был в нее влюблен … В детстве влюбляешься без конца во всех девушек, которых только видишь вокруг.

– Но шестнадцать – это уже не детство! Так ты во всех четырех был влюблен? – засмеялся Лиховский.

Он думал, что удачно пошутил.