ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)

самой Короне, во время междуцарствия, доходы очень уменьшились. К явной досаде

заинтересованных панов, коронный подскарбий объявил, что администрация в

государственных имуществах весьма убыточна для Речи Посполитой, и что аренды

несравненно выгоднее.

Этот доклад панского министра финансов, коронного подскарбия, служит ответом

на вопрос, естественно представляющийся русскому читателю: почему бы не

задобрить хищных Татар и не менее хищных Козаков своевременною уплатой одним за

четыре года гарача, а другим за пять лет жолда, не дожидаясь, пока они примутся

вознаграждать сами себя разбоем, как это делала много раз и служилая шляхта,

составлявшая кадры жолнеров, как и самих Козаков. Немец вернее всех обозначил

причину падения Польши своею поговоркою: polnische Wirthschaft *). В этом смысле

историку приходит на память упрек одного сеймового брошюриста, сделанный

правительственным панам лет за десять до

*) Польское хозяйство.

245

Косинщины. Он говорит, что паны держали Козаков на Татар, как собак на волков,

но, побивши Орду, не платили им жолду, и тем приводили к новым бунтам *). То же

самое можно сказать и о вознаграждении жолнеров за службу, вечно несвоевременном.

Едва кончилась в Варшаве конвокация, как получено было известие, что козаки

взяли приступом опору панской колонизации, ранговый город коронных гетманов,

„арсенал Речи Посполитой", Бар, по древнерусскому названию своему—Ров. После

отчаянной и безуспешной защиты города и замка,воинственная подольская шляхта

вопияла к варшавянам своим окатоличенным голосом: „Спасайте же хоть муры и

костелы, если уж не нас, братьевъ"! Но варшавяне умели только долячить русских

людей на их пагубу, а спасать и самих себя не умели.

Одновременно с жаждавшими войны Подолянами и миротворец Кисель жаловался

Оссолинскому, что козаки опустошили больше прежнего eroJPonjj^№ Перебийнос (пе

смотря на сказочный приков к пушке) вырезал по своему обычаю Межибож.

Во время нового грабежа гостеприимной Гощи (повествовал горестно Свентольдич)

козаки схватили юркого монаха, Отца Ляшка, и, не взирая на его православие,

положили среди улицы, и до такой степени избили киями, что его благочестивый

патрон сомневался, будет ли он жив. Козаки (продолжал Кисель) взяли у него все

письма и какой-то „патент от примаса". (Видно, и Ляшко принадлежал к таким

православникам, как сам Кисель и его приятель, митрополит). Три дня гостили

хмельничане в Гоще, как во время оно Наливайцы в Яссах, распуская кругом загоны по

имениям горынских помещиков Сопиг, Нарушевичей,. Хребтовичей и многих других,

носивших малорусские имена **). „Десятка полтора бо-

*) Печатные брошюры, распространяемые между сеймующими панами,

заслуживают прилежного изучения. Biblioteka Polska г. Туровского напечатала их

несколько, но в нее не вошла весьма редкая брошюра: 0 nowych Osadach: Sиobodack

ukraiimych Zdanie i Rozs№dek, напечатанная без означения года и имени автора, но по

шрифту и правописанию относящаяся к XYI столетию. Не думаем, чтобы заслуженный

перед наукою издатель отверг ее потому, что в ней высказано много неприятной для

Поляков правды.

**) Один весьма талантливый польский писатель, видя в моей „Истории

воссоединения Руси" восстановленные по малорусскому произношению имена наших

полонизованных Русичей, знаменитых в истории Польши, спрашивает печатно в

недоумении, для чего я ото делаю. Отвечаю ему: для науки, для

246

чек вина" (писал Кисель, забывая, в своем новом горе, о том, что козаки, по его

прежнему донесению, допивали остатки медов) „и несколько десятков бочек меду пили

(у меня) день и ночь, потчивая моих же хлопцев, равно как и соседних, а что осталось,

пороздавали мужикамъ".

Уведомив об окончании этой, как назвал он, трагедии, Кисель доносил, что, по

словам посланных языков, Хмельницкий собрал уже 120.000 войска, сверх

Кривоносова корпуса, и стоит под Янушполем, невдалеке от Любартова. „Видя" (писал

разочарованный миротворец), „что мы не спешим собирать войско, что главные наши

деятели" (следовательно Заславский, Конецпольский'и Остророг) „безсильны, что все,

в страхе, показывают неприятелю спину (terga dederunt omnes), „и никто не хочет

заглянуть ему в глаза,— мужики делаются смелыми, и все пристают к этим войскам,

или козацким, или мужицким, или разбойничьимъ".

Так наш Адам Свентольдович, сам того не замечая, повторял то, что давно

проповедывал глас вопиявшего в панской пустыне Вишневецкого. Но ему было тяжело

расстаться с великою своей надеждою на памятник любви к отчизне, и потому

Хмельницкий представлялся ему (если не он представлял Хмельницкого)

действующим вопреки собственной воле. Толпа черни (multitudo plebis), по его словам,

не допускала козацкого гетмана до примирения с панами. Кисель даже предполагал,

что эта multitudo plebis перебила послов Хмельницкого на обратном пути из Варшавы,

поэтому де и его (Киселевы) письма не доходили до Хмельницкого (а о прикове

Кривоноса к пушке перед глазами Ляшка молчал). Так умел козак морочить панскую

голову Свентольдича.

В надежде на мировую, панские ополчения собирались вяло. Хмельницкий, в

письмах своих к предводителям коронных сил,