ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)

науки самопознания. В нашем „домашнем старом споре, уже взвешенном судьбою^,

интересно видеть, насколько польский элемент был увлекателен для русского, и как

потом русский элемент восторжествовал над всеми польскими приманками (о

принуждениях молчу). Что Поляки умели торжествовать над Русью посредством Руси,

э то составляет гордость польского имени. Почему же нам не гордиться сознанием, что

без нас, русских людей, сами по себе Поляки были бы еще больше несостоятельны в

войне и политике, чем они есть ныне, когда, в лиде нолонизованных Русичей, владеют

значительною частью древней русской почвы и пользуются присвоенною Польше

славою множества русских имен?

.

247

только и говорил, что о помиловании, о своих усилиях приостановить пролитие

христианской крови да о страшном свирепстве князя Вишневецкого, который будто бы

один и мешал ему привести Козаков к миру с панами. Кроме панских ополчений,

войско состояло из охочей шляхты. Шляхта известного повета записывалась в одну

названную по имени повета хоругвь; из нескольких хо ругвей составлялся полк,

называвшийся по соответственному воеводству. Этак вся Польша имела в войске

представителей своего Шляхетского НародаПо решению конвокационного сейма,

входившие в состав ополчившейся шляхты паны, в числе 24, составляли род совета,

которому дано было право принимать участие в походных распоряжениях.

Сборным пунктом ополчений, вооруженных для защиты отечества, было назначено

местечко Глиняны, верстах в 30 к востоку от Львова. Вишневецкий колебался между

негодованием на своих собратий и злобою к опустошителям края. Он выдвинулся с

преданными ему людьми к Константинову. Лично на Доминика Заславского и его

товарищей триумвиров не за что было ему гневаться. Князь Доминик не искал

первенства: оно принадлежало ему в Речи Посполитой по обширности его владений,

как императору между королями. Система обороны Польши была построена на том,

чтобы великие паны, расходуя деньги и боевые средства на защиту края, одушевлялись

мыслью о защите своих имений, и паны избрали Заславского первенствующим

военачальником именно потому, что „большая половина Козаков Хмельницкого

состояла из его подданныхъ*. Что касается товарищей князя Доминика, то они были

приданы к нему—один в виде дополнения скудных его познаний, а другой—для

поддержки его трусливого духа. Вишневецкий это знал, и был доволен публичным

уничижением диктатора.

Еще больше был он доволен, когда богатейший землевладелец, сознавая свое

ничтожество, стал искать союза с ним, отверженцем польских законодателей. Эти два

представителя широкого можновладства были соперники в любви. Оба они искали

руки прекрасной Гризельды, и Гризельда предпочла самого воинственного пана самому

богатому, несмотря на то, что, по понятиям общества, он был завидным по

преимуществу женихом. Забывая оскорбление панской гордости в виду опасности для

своего государства в государстве, князь Доминик смирялся перед обеднелым и

уничиженным князем Иеремией:

248

.

Вишневецкий был богат преданностью лучших воинов польских и благороднейших

польских умов. На поругание сеймового большинства, знаменитое нравственными

преимуществами меныпиншинство возвышало Вишневецкого публичными

демонстрациями. Многие, прибыв под ГЛИИИЯНЬГ, не хотели повиноваться князю

Доминику, и перешли под знамя князя Иеремии. Вообще люди независимого

хариактера и положения поступали здесь относительно Вишневецкого и Заславского по

малорусской пословице: „лучче з розумным згубити, ниж из дурным знайти". Даже

младший из триумвиров, Александр Конецпольский, присоединился, с ополченцами

своими к тому, которого доматоры провозглашали едва не вторым Хмельницким.

Так, из наследственного опасения панов, чтобы в Шляхетском Народе не явилась

диктатура, образовалось два лагеря, из которых в одном недоставало предводителя, а в

другомъ—предводимых. В Гомеровской Греции, в нашей федеративной Руси и в

поглотившей было нас, Малоруссов, феодальной Польше повторялись одни и те же

явления антиобществевности, антигражданственности, антигосударственности. Желать

гибели сподвижникам из-за оскорбленного самолюбия—не считалось делом

бесчестным. Не мог князь Вишневецкий не предвидеть гибели войска, вверенного

полководцу, которого он отказался бы взять к себе в ротмистры, и, в мрачном

настроении духа, без сомнения, услаждал себя мыслью о тех бедствиях, которые

должны были постигнуть презираемую им панскую толпу. Но в лучшие свои минуты

был готов забывать личные обиды. Так, стоя гордо на передовом своем посту, написал

он дружески к Остророгу, что, оставаясь под Глинянами, гетманы предоставляют в

добычу неприятелям Волынь, Подолию и почти всю Червонную Русь. „Оттого упали"

(писал он) „воеводства Брацлавское, Киевское, Черниговское, Волынское, Подольское,

что хлопство, видя, что не в глаза им, а в глаз идут наши войска, встало отовсюду и, не

имея никакого отпора, пли по крайней мере острастки, делает столь великия

злодейства. Чего не удалось бы самому могущественному иноземному неприятелю, то

ныне свободно совершает плебейский осадок (flex plebejorum pcragii libere). Так