ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)

справедливейший былбы крик, когда бы нас упредил неприятель". Если так думали

Станислав Жовковский и Ян Замоиский, тем естественнее было так думать Владиславу

IY и Юрию Оссолинскому. Опи молчали на получаемые донесения, и, в надежде

предотвратить гораздо большее зло, продолжали готовиться к войне.

Прусские сословия протестовали не меньше великопольских и перед канцлером, и

перед королевскими полковниками; но все было напрасно. Только провинциальные

сеймики были отголоском таких протестов. Подобно наступающей со всех сторон

грозе, их вечевые взывания готовы были разразиться громом на центральном,

72

столичном сейме. Всюду носился слух, что король намерен отнять у шляхты

свободу и ввести наследственный монархизм. Одни вопияли, что, вербуя без согласия

сейма войско, он этим самим уже вводит самодержавие в Польше; другие твердили, что

договор с Венеций и война с Татарами были только предлогом к этому. „Король не

надеется долго жить и, не видя обеспечения семилетнему королевичу, со стороны

сейма, прибегает к насильству в его пользу*, говорили некоторые; а один из шведских

сановников высказал публично, что король посылал за помощью к Торстенсону, с

целью ввести в Польше неограниченное правление; что уже Густав Адольф обещал ему

свою помощь в этом деле за отречение от прав на шведскую корону, и что король

теперь снова искал помощи у Швеции, а Швеция обещала ее. Всего больше было

между шляхтой таких, которые проповедывали, что чем бы Турецкая война ни

кончилась, она грозит Полякам утратою свободы. „Если одолеет короля Турция*

(говорили они), „Речь Посполитую ожидает рабство; если Турок побьет король, шляхту

ожидает рабство; если война не разрешится ничем, тогда наш край сделается добычею

жолнеровъ*.

Подобпые толки заняли всех до такой степени, что ни о чем не желали трактовать

на центральном сейме, как о распущении иностранного и королевской гвардии, которая

выросла уже до 5.000. Все сеймиковые инструкции вменяли в обязанность земским

послам: не соглашаться на Турецкую войну, открыть её двигателей, домогаться

распущения вербовок, отправить посла в Турцию для подтверждения мира, заплатить

Татарам недоплаченный гарач, называемый подарками. А чтобы король какою-нибудь

хитростью пе обманул двух сословий, был принят предложенный краковским воеводою

сигнал: противоречие всему\ Если же король не согласится с желанием Шляхетского

Народа, шляхта постановила: сесть па коней и разогнать вербунки.

Королю было известно постановление каждого сеймика: он знал, что сеймики

грозили отказать ему в повиновении; что сенаторы вписывали свои постановления в

гродские книги; знал, какие выбраны послы и какие даны им инструкции. Но при всем

том пе только не оставил своих замыслов, а еще больше, нежели когда-либо, жаждал

войны. „Такой жар пылает в сердце короля* (писал современник), „что надобно

опасаться, как бы он не сгорелъ*.

После краковской рады Владислав разослал ко всем христианским королям и

князьям, даже к их старшим полководцам, приглашения к участию в войне против

язычников, а 3 октября

.

73

отправил посла в Персию.Послал и в Париж посла, даби уверить Швецию в своих

мирныхънанеревиях и просить у Франции помощи.

Со всех сторон получались благоприятные известия. Венеция, не дождавшись

Польско-Турецкой войны для заключения с Турцией мира, начала воевать с нею

серьозно. Из Москвы уведомляли короля о начавшейся войне с Татарами. Султан

повелел башам помогать хану. Персы облегли Вавилон. В Палестине и в других

турецких провинциях вспыхнули бунты. Князь Януш Радивил вернулся из Ясс и

Мункача и привез уведомление, что Раковий обязался не пускать Турокт^ через

венгерские границы в Польшу, а оба господаря обещали поставить по 25.000 войска,

дать значительные субсидии и прислать послов на сейм.

Король был в наилучшем расположении духа. Он отправил во Львов другие 24

пушки, 4 большие мортиры и 25 бочек аммуниции.с повелением коронному гетману—

двинуться в Волощину с 22.000 войска. Владислав надеялся, что если

приближающийся сейм не одобрит войны с Татарами, то по крайней мере определит

налоги и прибавку войска на оборону Речи Посполитой; а этого было довольно, чтоб из

войны оборонительной втянуть шляхту в войну наступательную.

При такпх обстоятельствах, среди общей тревоги но всему государству, начался в

Варшаве, 25 (15) октября, достопамятный сейм 1646 года.

Маршалом Посольской Избы был избран Николаи Станкевич, писарь жмудский,

сделавшийся на этом сейме лицом историческим. Шляхта, представляемая земскими

послами, распорядилась на сей раз, чтобы так называемая презентация состоялась не в

Сенаторской, а в Посольской Избе. И вот внесли кресла для сенаторов. При короле

всегда находилось человека три-четыре севаторов-резидентов, радных панов, а всех

сановников, заседавших в сенаторских креслах, было 140. Из этого числа, для спасения

отечества от угрожавшего ему лишения гражданской свободы, прибыло на сейм,

чреватый событиями величайшей важности, только семь. Боясь огорчить—или короля,

или шляхту, отцы отечества выжидали вечевого результата дома. Земские послы, сидя