ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)

хорунжий позвал нана воеводу на сеймовой суд 1646 года; по Вишневецкий уклонился

от суда под предлогом болезни. В 1647 году коронный хорунжий готов был сорвать

сейм, если князь не присягнет, что действительно в прошлом году был болен; а

читатель помнит, что оба магната прибыли судиться с железными доказательствами.

Литовский канцлер выразился об этом лаконически, как о деле, не поражавшем

тогдашнего Поляка: „5 мая прибыли в Варшаву воевода русский и коропный хорунжий,

которых ассистенция заключала в себе 5.000, ради неприязни их между собою".

Присягнуть по требованию швагера для магната, не знавшего никакого

принуждения, было таким унижением, что после того оставалось только убить

соперника среди Сенаторской Избы, па что Вишневецкий и решился.

„Узнав об этом требовании" (записал в своем дпешнике дворяпйн Вишневецкого,

Машкевич, и польский историк не нашел в его показании ничего невероятного), „князь

всячески старался уклониться оа присяги (xi№їo zabiegaи rуїno, їeby nie przysiкgaи),

одна-

.

111

кож, по причине упорства пана хорунжого, не мог склонить его исх атому. Но

сохрани Господи Боже! была бы бездна зла из-за этой присяги. Ибо с вечера, перед

судом, князь Вишневецкий, собравши всех слуг, которых было с ним до 4.000,

собравши всех, кроме пехоты да мелкого народа, сказал всем речь и просил, чтобы все

стояли за него и смотрели на его почин, а потом кончили, что он иачпет. Ибо объявил

то, что, если присягну, то, вставши, тотчас ударю саблею хорунжого и буду сечь всех,

кто бы за него стоял, хотя б и самого короля, а вы все до единого, дворные слуги и

молодежь, протеснитесь в Сенаторскую Избу и мепя поддержите. И было бы все это,

еслибы присягнул. Но сам король Владислав IV с панами сенаторами постарались,

чтобы хорунжий не настаивал на присяге®.

„Яко акт доброй воли® (замечает Шайноха), „эта уступка не вредила в

общественном мнении Конецпольскому®.

Литовский канцлер, в своем дневнике доканчивает характеристику обоих

соперников. Русский воевода овладел Гадячем за то, что коронный хорунжий присвоил

себе Хороль, который прежде принадлежал к добрам князя Вишневецкого, но

сеймовым декретом обращен в королевщину. Не смотря на готовность Вишне • вецкого

к неслыханному покушению, в возможности которого никто не сомневался, король

настолько ценил и боялся бывшего банита, что назначил во дворце домашния заседания

сенаторов, расположенных к одному и другому сопернику. После многократных сходок,

насилу согласили их к тому, чтобы князь отдал гадяческие добра хорупжему, а

хорунжий уплатил князю за хорольские добра 100.000 злотых. „О примирении ихъ®

(пишет литовский канцлер) „долго мы хлопотали и насилу обоих уговорили

поблагодарить короля за интерпозицию своего достоинства. Итак, взаимно обнявшись,

не знаю, искренно ли, расстались они: ибо хорунжий сказал мне: „Что пользы в этом

мире, который скоро запылает еще большею враждою? И потом, пе побеседовав, оба

выехали из Варшавы®.

Оставалось уже только двенадцать месяцев до кровавого мая 1648 года, в котором

враждующие паны должны были мириться для того, чтоб отстаивать свою

колонизацию против собственных подданных.

Глава XIV.

Пророчество о гибели Польши от унии.—Вопрос церковный и вопрос козацкий.—

Вершитель козацких бунтов. — Свидание короля-демагога с козаком-демагогом.—

Надежда на восстание Болгарии.—Козако-татарский союз против Речи Поснолитой.—

Козацкия досады на украинскую шляхту.—Пограничные сношения Польши с

Москвою.—Панское войско идет против козацкого.

Оба заговорщика против „свободного королевства, населенного доблестными

Поляками в открытых полях и окруженного только стеною любви и единодушного

между сословиями доверия*; оба казуиста, пользовавшиеся для своих личных целей

неурядицей олигархической республики и её неспособностью к государственности; оба

великие мужа, которые могли бы спасти свою польскую отчизну, даже и накануне

уготованной ею себе гибели, еслиб не были эгоистами и трусами,—решились отныне

действовать под половом глубокой тайны, и потому осталось весьма мало письменных

следов от их последней игры в политику.

Покров глубокой тайны лежал и на козацких делах того времени. В качестве

преданных королю подданных, козаки сделались наконец главным орудием для

принуждения Королевской Республики к Турецкой войне. Как много значили они

теперь у короля, видно из одного того, что для сношений с ними послал он такого

человека, которого никто не мог бы заметить ни в Лондоне, ни в Риме, ни в Венеции и

Вене.

Но с козаками, кроме военного ремесла их, соединялся у Поляков погибельный для

олигархии церковный вопрос. Возник этот вопрос, как надобно думать, в умах

московских собирателей Русской Земли, и обнаружился в Киеве внезапным

восстановлением православной митрополии чрез посредство Сагайдачного. Теперь он

опирался уже не на таких людей, какими были творцы „Советования о Благочестии", а

на таких, каким явился Петр Могила с его

.

113

питомцами и креатурами; только Малороссия наша не была успокоена с

религиозной сторони митрополитом, созданным родственниками магнатами.