ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

чем и завел с ним переписку; войска же по квартирам не распустил, и оставил его в

сборе у Махновки, под тем предлогом, что в Брацлавщине не прекратились еще

волнения.

Волнения не прекращались во всю Хмельниччину в Малороссии: мужики вместе с

козаками бунтовали то против панов, то против самого Хмельницкого. Кисел,

.названию киевского воеводы, пенял Хмельницкому за новые бунтыГг-д Хмельницкий

обещал ему казнить виновных перед его глазами; но такия казни служили у него только

ширмою замышляемых им самим набегов. Чтоб отвлечь внимание Потоцкого от

Волощини, Хмельницкий писал к неыу о старых, не доделанных при Владиславе IV

чайках, и манил его надеждою на совместный поход против Турок.

„Видит Бог совесть мою", уверял он в своей искренности того, которому козаки

приписывали „розум жинбцький". Но сын Потоцкого Андрей, галицкий староста,

отзывался о старом плуте к Тизенгаузу так: „Подозрительна нам верность нашего

приятеля. Хоть и сладко к нам пишет, но на деле та же у него свирепость, что и прежде

была: Орды не отсылает, стоянки нашему войску откладывает на после Рождества

Христова, а цротив господаря волошского замышляет новые враждебные действия

(novam hostilitatemmeditatur) за то, что один он был нашим верным соседом.

Посоветуйте королю поскорее посылать войска свои в помощь господарю. Ибо, хоть

бы король и написать письмо к этому пьяни-

.

847

це, то он только фыркнет (za firkelo b?dzie u niego). Вот какой прекрасный мир

устроил нам Киеель*!

Но Кисель до конца веровал в возможность невозможного, в соединенье

несоединимого, и теперь, в качестве зловредного для Поляков и для нас праведника,

писал королю: „Меня зовут не гражданином, а предателем Речи Посполитої!. Чтб же

делать? Таков ум человеческий. Терпеть самое тяжкое, это—знаки праведника (graviora

pali suat signa beati)*. А Хмельницкий между тем новым ударом ножа в панское сердце

еще раз определил цену Киселевской политике.

Нам опять приходится бродить в кровавых лужах растворенных слезами отцов и

матерей, женщин и детей,—опять приходится описывать ПОДВИГИ „борцов за веру

православную и народность русскую*. Начнем с несчастной женщины, помеченной

Хмелем в число своих бесчисленных жертв.

В 1651 году, во время Берестечской войны, Роксанда Лунуловна находилась в

Стамбуле. Л юдям, окружавшим Л на Казимира, нужно было сочинять о невесте

молодого Хмельницкого такие же слухи, как и о жене старого Хмеля. Множество ушей,

и подлиннее, и покороче королевских, внимало этим слухам и исиесИц, и вот Поляки

до сих пор повторяют нам, что какой-то агент Лупула продал Рокеанду, по словам

турецких летописцев, какому-то венгерскому или польскому магнату за 20.000

пиастров. Этого с них мало: ею де интересовался некоторое время и великий визирь,

Ахмет. Но бегство Хмельницкого из-под Берестечка и падение великого визиря

освободили Рокеанду из унизительного положения.

Тотчас по заключении Белоцерковского договора, Хмельницкий, по словам

Поляков, отправился в Стамбул (отлучка, невозможная для Хмельницкого), и позвонил

мешком золота перед янычарскими очами. Султан Мурад был мадолетен. Турцией

правил ееральский триумвират, с прибавкою женщин. Могущественнейший из

триумвиров, Нехтас-ага, наименовал Хмельницкого сыном своим, убеждая отдаться

безусловно в турецкое подданство. Хмельницкий обещал Туркам все, а Турки

предоставили ему в распоряжение Волощину.

Николай Потоцкий глядел на задуманное Хмельницким вторжение в Волощину, как

па великую обиду Речи ИИосподитой. Но его здоровье требовало отдыха; он передал

свою власть полевому гетману и уехал в Хмельник, где и умер.

348

*

Пока Тимош готовился к походу., в Стамбуле совершился правительственный

переворот, и верховная власть перешла к людям враждебным Хмельницкому.

Хмельницкий не осмелился нападать на Волощину. В то время за Днепром начались

против него бунты, а до Калиновского дошло известие, что вместо 20.000, в козацкий

реестр вписано попрежнему 40.000. Коронный гетман привлек гетмана козацкого к

ответственности. Хмельницкий отвечал, что не может совладать с окозаченною

чернью, но что впоследствии все придет в надлежащий порядок. Калиновский помогал

ему карать бунтовщиков, не подозревая, что освобождает врага отечества от опасных

для него людей; а Хмельницкий ждал только весны, чтобы наступить с Татарами на

волошское Заднестрие. В Стамбул писал он между тем о своем верноподданстве и

грозил, что если не поддержат его, то он будет вынужден повиноваться королю и идти,

куда ему велят, хотя бы даже и на Турок.

Турки сами находились в затруднительном положении и не могли поддерживать

Козаков. Но Хмельницкому нужно было одно,— чтоб ему не мешали. К несчастью для

христиан, породивших такое чудовище, письма его в Стамбул, как и письма Крымского

хана, перехватил искусный в этом деле Лупул и передал их через Калиновского в

Варшаву.

Калиновский высказал Хмелю напрямик, что он поступает предательски. Он

воображал, что этим смутит и запугает Козацкого Батька. Потомок убийцы

Наливайкова отца не в состоянии был спуститься до самого дна в потемки козацкой