ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

в начале слободою; но его безопасная позиция среди болот и лесов привлекла к нему

многолюдство и послужила к его возвышению, как полкового города, недодведомого

малороссийскому гетману.

В свою очередь поднестряне я побожане, не видя добра ны в козацких, ни в панских

порядках, сожигали свои жилища и корма, чтоб не достались ненавистным панам

Ляхам, истребляли все имущество, которого нельзя было забрать в мандривку и

пробирались в землю Восточного Царя, о которой наслышались, как о царстве скорого

правосудия, сытой и мирной жизни.

Хмельницкий испугался повсеместной эмиграции, и пытался остановить ее, как это

делали коронные власти и землевладельцы во времена Остряницы. Но приверженцы

Хмеля оказались бессильными против тех, которые возненавидели коварный [режим

его и возгнушались предательским делом его. Козацкия ватаги переселенцев шли на

пролом, увлекали за собой новых отступников Хмельнитчины, угоняли чужой скот,

били тех, кто хотел их остановить, и стремились бурным потоком в Слободскую

Украйну, проклиная Хмеля-Хмельницкого и его торговлю людьми. Эмиграция

принимала таким образом вид междоусобной козацкой войны.

Наконец и сам „добрбдий" таких людей, как Джеджалла, боясь остаться в своем

удельном княжестве без подданных, просил у царя дозволения перейти на его землю и

поселить Козаков под Путивлем и Белгородом. Мнимое „наследие Богдана", Киев, и

„святыни всех его гробовъ" оставлял он в руках врагов древнего русского благочестия.

Но пребывание козацкой вольницы в стратегических пунктах царской земли повело бы

Москву к новым смутам. Хмельницкому были указаны пустыни на Дону и Медведице,

вовсе не подходящие к его замыслам, и он остался в старом гнезде козатчины.

Не находя ни с которой стороны подступа к великому русскому хозяину, стал он

опять ладить с панами, подчинялся напоминаниям киевского воеводы, Адама Киселя, и

деятельно производил новую реестровку Козаков, как и после Зборовского мира. В

конце февраля 1652 года, Кисель доносил уже королю, что выписы (то есть исключение

лишних людей из условленных 20.000 Козаков) произведены, реестры для вписания в

гродские киевские книги представлены, козацкие послы на сейм посланы, все

землевладельцы въ

ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ П0ЛЫПИ.

S41

свои добра введены опять (nobilitas wszytka do dobrswych reinducta) и часть

коронного войска (по Ерличу четыре полка) отправлены за Днепр на зимния квартиры.

Обманувшиеся столько раз в своих надеждах паны продолжали обманываться

неизлечимо. Кисель писал к королю, что Хмельницкому можно и верить и не верить,

но Козаков разумел он чем-то непохожим на Хмельницкого, тогда как этот каверзник

был самое выразительное создание козацкого ума и козапкой нравственности. „Если

верить присяге Хмельницкаго* (писал Кисель), „то надобно оставить войско в

обыкновенном числе, издерки же, которые делала до сих пор отчизна, сократить; если

же не верить, полагая, что он дружбы с Ордой не разорвет, в таком случае увеличивать

войско и вести войну... Не начиная войны, надобно быть в готовности на всякий

случай... При этом обходиться с Хмельницким как можно лучше и привлекать к себе

подачкою, о которой он просит,—как для ускорения ссоры его с Татарами, так и для

возобновления поля и моря... Надежда на Господа Бога приведет наше дело к прежним

началам (W PanuBogu nadzieja rem nobis ad sua revocabit principia). А чтb всего важнее:

когда, не имея от пас никакой причины, козаки не будут иметь случая к восстанию,

напротив, оставаясь при своих вольностях, полюбят мирную жизнь (zakochaja si§ ѵѵ

pokoju)“...

Такия детские мысли преподавал Адам Свентодьдович беспомощным детямъ—

панам.

Отправленное за Днепр войско сделало центром своей оккупации Нежин. Отрядами

его командовали Войнилович, Маховский и житомирский староста Тишкович,

расквартировавшие жолнеров но Задиеприю и Задесенью. Часть литовского войска

заняла пограничную от Литовского Княжества Стародубовщину. Край был разорен до

такой степени, что, по мнению Киселя, никоим образом не мог прокормить жолнера,

„разве пришлось бы отпускать провьяпт из всей Короны". Поэтому иа жолнерские

постои смотрели голодные жители с крайней досадою; а жолнеры всетаки не оставляли

своего исконного обычая грабить хозяев. Самовидец говорит, что „козацтво, застаючое

в городах, водно сходили с тех городов, кидаючи пабытки свои, у городы ку Полтаве, и

там слободы поосажовали, а ппние на кгрунтах московских слободы поосажовали, не

хотячи з жолнерами зоставатп и стацеи оным давати: бо незносную стацею брали".

* B42

.

С другой стороны томило козаковатых заднепрян я задесенцев пребывание в

имениях землевладельцев, от которых они поотвыкли. В интересах и самих

землевладельцев, и правительственных властей было—задерживать переселенцев на

местах их оседлости. Но „жолнеры" (пишет Самовидец) „не могли им заборо** нити:

бо и з гарматами выходили из городов; але напотом хто зостался, гоже оного не

пущено, и давати мусел стацею жолнерамъ".

Волнение в народе по поводу переселения, реестровки Козаков, расквартирования

жолнеров, водворения помещиков и задержания на местах жительства тех, кому не