ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

ударил Хмельницкого несколько раз канчуком по плечам, и он должен был перенести

такое оскорбление от варвара. Та же молва, записанная тут же почтенным князем

Альбрехтом Станиславом, гласила, что, по донесению Хмеаьницкого о новых польских

силах, турецкий султан велел хану послать против Поляков возвращающихся Татар, но

Татары воспротивились, и разгневанный де за это хан велел всех пленников

обезглавить. „А другие говорятъ" (прибавляет канцлер), „что кровожадный

Хмельницкий заплатил ему известную сумму, чтобы велел наших обезглавить, и

разлитая таким образом кровь многих вопиет к Богу о мщении".

В то время, когда Батоговский лагерь представлялся еще панам устоем их панованья

в Малороссии, заднепровское войско знало уже о грозящей ему опасности и спешило к

нему на помощь. Самовидец, как мы уже знаем, рассказывает, что тамошние козаки

покидали свои приобретения, переселялись в Полтавщину, а не то— населяли слободы

в московских землях, не желая оставаться с жолнерами и давать им стацию, которую те

взимали в в нестерпимых размерах, делая людям кривду по своему жолнерскому

обычаю. Теперь жолнеры спасали самих себя от раздраженного народа и спешили

спасать коронное войско, но тем не менее „чинили не малые кривды людям, простуючи

на киевские переправы". В Киеве воеводствовал Адам Кисель, и жолнеры

переправились беспрепятственно, как в это время разнеслась весть о Батоговском

погроме. Кисель услышал о ней вечером и бежал из воеводского города своего ночью.

Зимовавшая в Киеве шляхта Черниговского воеводства толпилась вокруг жолнеров и

убиралась вместе с ними за

358

.

добра ума. Ерлдч рассказывает, что кто остался в Киеве до полудня, того уже не

выпустили. Жолнеры от Киева направились к Хвастову, а от Хвастова к Гаичарнхе и

Константинову. Б поле, по словам Ерлнча, обиялънх страх, и они, глядя один на

другого, бросали возы ии что у кого было, даже одежду и живность, а военные снаряды

(rynslunki) начали жечь, о чем впоследствии сердечно сожалели, оставшись безо всего.

В таком виде достигли Достоянова и там ждали, пока король назначит им

главнокомандующего.

Поручик Внльчковскии рассказывал во Львове, что ото войско собралось наконец

йод Сокалем, требуя заслуженного жалованья, что король прислал ему не в зачет

(darowizna) 60.000, но этим оно ве удовлетворилось и разъехалось из-под Сокаля.

Осталось на службе всего едва 1.000 человек,

Как паны ликовали после Берестечекого бегства Козаков, так и козаки—после

Батоговского погрома панов. Но, ликуя, Хмельницкий находил нужным унижаться и

оправдываться перед людьми, которых желал бы стереть с лица земли.

Король звал в Варшаву панов на чрезвычайный сейм для спасения отечества от

врага, для которого не существуют никакие законы. На этом сейме булава погибшего на

Батоге Калиновского была вручена племяннику Николая Потоцкого, Станиславу

Потоцкому; коронным обозным, на место его сына, сделан Стефан Чернецкий; на место

Пршиемского полевым писарем назначен Сопига; Ляшикоронскому дано воеводство

русское, а Тишкошич ,

ѵ сыну Яна черниговское. Решено было—в крайнем случае,

созвать посполито е рушение, а покамест набрать 50.000 наемного войска.

Хмельницкий прислал па сейм своих депутатов с оправдательными письмами. Он

был тем ужаснее в своей истребительной деятельности, что беспрестанно плакался на

пролитие христианской крови и обвинял представителей Шляхетского Народа в

кровожадности. Когда, после Батоговской бойни, все панские дома покрылись трауром,

он еще прибавлял им горечи своим крокодпловеким плачем. Делаясь из виновного

обвинителем и мешая с оправданиями угрозы, Хмельницкий являлся самым жестоким

из бичей, которыми судьба карает народы за их безразсудство. Не один каменецкий

гарнизонъ—вся Польша видела в казаках кару за содеянные панами в гордости своей

преступления. Пробудилось наконец сознание правительственной немощи в сословии,

присвоившем себе прерогативы царственности. Поняли наконец паны, что верховная

власть, разделенная на куски и кусочки, теряет в раздельно-

.

359

сти свою цену. Но уже было поздно. Уже Шляхетский Народ обессилил себя своими

хвалеными вольностями до того, что не мог даже карать преступников и и награждать

истинных слуг отечества. Множество банитов, лишенных чести, проживало

благополучно в своих имениях на правах коронованных особ. Множество заслуженных

воинов завидовало Жидам, получавшим за деньга королевские замки в державу с

приписанными к ним подданными и землями *). Люди, бежавшие позорно с поля

битвы, непосредственно затем делались обладателями староств, а люди, отсидевшиеся

от неприятеля с потерей членов, оставались в тени среди правительственной лиги.

Находясь в таком расслабленном положении, Шляхетский Народ, говоря вообще,

сознавал себя уже народом погибшим. Он утратил чутье к правде, утратил любовь к

добру и отвращение к злу. Под гнетом горя от новых песчастий, постигших каждый

дом в прибавку к старым, он впал в апатию, подобную той, которая предшествует

смерти, и только в апатии находил облегчение предсмертной агонии, которой суждено

было быть столь продолжительною.