ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

назад целое столетие, когда колонизация не смела двинуться дальше Бара в неведомые

никому наши пустыни,

т. ш.

49

386

.

и когда в передовом редуте колонизации, Баре, помнившем еще древнее имя свое.

Ров, стояли наши „безупречные Геркулесы", жаждавшие, по словам старинного

геральдика, „только кровавой беседы с неверными". Дорога (писали королевские

спутники) была похожа на „грязное кладбище". Народ разбежался по лесам. От

многолюдных недавно еще городов оставались недогоревшие развалины, и от богатой

Подоли и уделе ло только небо да поле. Богуслав Радивил, в своей автобиографии,

сохранил две, особенно поразившие путников черты Бара. Один жолнер,

заблудившийся в бу ковинских лесах, ползал здесь перед ними на коленях, не находя

пищи девятые сутки. Четырехлетняя девочка лежала уже шесть дней на дороге у

падали, которую грызла собака и в которую несчастная малютка запускала свои

рученки. Девочка казалась здоровою, но, испив теплого супу, тотчас умерла.

На втором ночлеге, когда войско стояло под Зелендами, пришло неожиданное

известие, что хаи, со всею силою, выступил из Крыма. Оно подтвердилось новыми

вестями. Поход был остановлен. Военная рада, после трех совещаний, постановила—

занять позицию над Днестром, над границами Волощини, дождаться падения Сочавы и

протянуть войну до тех пор, пока союзные князья не подойдут с помощью. Принтом

имелось в виду, что, в случае нападения, безопаснее стоять над большой рекой, а

съестные припасы легче добывать из Волощини, нежели из собственного голодного и

безлюдного края.

Итак вернулись па свои следы и расположились лагерем под Жванцем. Отсюда на

правом берегу виден был в полумиле тот Хотин, под которым „хлопы козаки"

сделались розовым венком на головах теперь борющейся с ними шляхты, а на левом, к

северу, в двух милях, „объеденный" жолнерами Камеиец.

Зная, что паны решились бороться напропалую, Хмельницкий, в августе 1653 года,

разослал универсалы, повелевавшие всем способным носить оружие идти в войско, не

отговариваясь никакими хозяйственными занятиями, хотя бы то была и уборка хлеба с

полей. Его агенты подкупали турецкий двор. Крымский хан, выиграв мало своими

интригами после бегства из-под Берестечка, готов был снова предпочесть панам

Козаков, нужды нет, что называл их безумными пьяницами. Но всего важнее было для

Хмельницкаго—вовлечь в козакопаоскую войну Москву. Он умолял царя о

немедленной помощи, „не желая отдать на поругание церквей и монастырей Божиих, а

христиан на мучительство". — „Если же ты,

.

387

великий государь“ (писал Хмельницкий) „нас не пожалуешь и не примешь к себе,

тогда мне остается свидетельствоваться Богом, что я многократно просил у государя

милости и не получил. Но с ИЮЛЬСКИМ королем у нас не будет мира ни за что*.

В ответ на эту мольбу, царь Алексей Михайлович прислал в Чигирин иодъячего

Ивана Фомина с грамотой и с подарками как самому Хмельницкому, так и Вьгговсксму.

Участь Польши была решена в Москве окончательно.

Переезд Фомина через Ромен, Лохвицу, Лубны, Лукомье, Горошин и Бужин был

рядом оваций в пользу поступления Козаков, как он выразился, в вечное холопство

великому государю. Встречая царского иодъячего за городом, козаки с атаманами

своими слезали с коней и низко кланялись.

Хмельницкого не было ни в Чигирине, ни в „его городе*, Суботове: он ездил гулять

по пасекам, которые составляли цвет яовацкого кочевого хозяйства. Пользуясь

отсутствием гетмана, войсковой писарь сообщил царским людям „тайным обычаемъ*

подлинные листы турецкого султана, Крымского хана и великих панов для прочтения.

Более важные документы посылал он через Фомина к самому царю на короткое время.

Когда гетман вернулся с гулянья по пасекам, царского посла, посаженного на

дорогого коня, провожали гетманские слуги пешком от его квартиры к гетманскому

дому. Рядом с ним ехал Выговский; впереди сын Фомина, также верхом на парадном

коне вез царскую грамоту, а грамоте предшествовали царские подарки гетману и

войсковому писарю, несомые придворными гетманскими людьми.

Хмельницкий встретил царского посла на дворе поклоном и, поздоровавшись,

провел через сени в светлицу. Рядом с этой светлицей были другие, в которых

помещалась войсковая канцелярия. Царскую грамоту Хмельницкий принял, но

выражению Фомина, честно и учтиво, целовалъ' любезно в печать и в бумагу и,

распечатав и прочитав, целовал снова и поклонился в землю среди светлицы, благодаря

Господа Бога и Пречистую Богородицу за неизреченное государево жалованье. Соболи

соответственной цены были вручены тут же Хмельницкому и Выговекому, но, но

просьбе Выговского, было послано к нему на двор 40 соболей высшего достоинства.

Можно предполагать, что эта и другие подобные уловки делались не без

соглашения писаря с гетманом, чтобы тем вернее вселить в Москалях выгодные для

Хмельницкого понятия о преданности вой-

388.

.

скового писаря к царю. Царские подарки во всяком случае не были безделицей для

них обоих. Добычное богатство уходило так же быстро в их бедственных

обстоятельствах, как приходило в счастливых. Откупаясь от хана, подкупая султанский